Увидев обгоревшие стены дачи, я действительно подумала о «рыбьей чешуе», но имя Постельса, разумеется, мне в голову не пришло. Однако старушки были ошарашены. Они вылупили глаза и смотрели на меня с явной заинтересованностью, а я и сама прибалдела от своего выступления. С дачей на Каменном я действительно была хорошо знакома, потому что Томик в начале двухтысячных состояла в группе энтузиастов, которые боролись за сохранение этого дома, писали письма и выходили на демонстрации. Я даже была на одной из них. Так что, конечно, я знала, кто такой Постельс.
– Вы, наверное, архитектор или имеете отношение к архитектуре? – спросили потрясенные моей осведомленностью старушки.
Я не стала открывать им тайны своих познаний и, скромно потупясь, сообщила, что простой редактор, просто интересуюсь историей города, тем более живу на Петроградской и гуляю по Каменному острову с детства.
– А ведь мы тоже с Петроградской. Мы родились в доме, который построил Постельс… – начала Галина Ивановна.
– На Большой Зелениной, – закончила я.
Мне показалось, что старушки впадут в столбняк от изумления. И никто из знакомых не был свидетелем моего триумфа! Какая жалость. А об этом доме я тоже узнала в годы борьбы за особняк на Каменном. Дом на Большой Зелениной очень примечателен лепниной и большими цветными мозаичными панно под крышей, изображающими море, поля, горы и заводские трубы города. Примерно метрах в пятистах от этого места живет Костя.
Как сестры-булочки кудахтали в восторге от нашей удивительной встречи, какими влюбленными глазами смотрели на меня! А как я кудахтала от редкой возможности быть объектом восхищения! Конечно, все это смешно, но объяснимо. Видимо, мне чего-то этакого в жизни и не хватало, никто мной не интересовался, не восторгался, не любовался.
Старушки сказали, что увлечены историей Сестрорецка, он чрезвычайно уютный городок, и в нем масса интересного. У современных жилых многоэтажек, например, существуют имена, и они имеют не просто местное хождение, но и на карте обозначены: «Змей Горыныч», «Дом на курьих ножках» «Бастилия», «Муравейник». «Следующая остановка – «Бастилия» – объявляют водители автобуса. И вообще старушки изучают все достопримечательности в округе. Я обрадовалась и сообщила, что ищу дачу Самборских. Они не слышали о такой, зато посоветовали зайти в большой курортный корпус на берегу залива, где расположена библиотека и небольшой музей. Там же, сказали они, в киоске можно купить карту Сестрорецка, где отмечены все главные достопримечательности. Я записала их телефон, обещала позвонить и рассказать, чем увенчались мои поиски.
Глава 27
Улица, по которой я шла к платформе, начиналась двумя запущенными участками и полуразрушенными брошенными дачами с окнами, рамы которых повисли на одной петле или вообще отсутствовали, с завалившимися верандами, съехавшими на сторону башенками. Все это пыльно-паутинное необитаемое царство нежданно взблескивало вдруг рубиновым, янтарным или изумрудным пронзительным огоньком. Это солнце средь колышущейся листвы выстреливало в редкие, сохранившиеся со старых времен в верандных рамах треугольники или ромбы цветных стеклышек. Возможно, и наша дача стояла где-то в таком же виде, а может, была снесена или сожжена. Потом с одной стороны улицы началась настоящая корабельная роща, с другой – забор. Ноги не шли, почти летели, не касаясь земли, и я не дышала, потому что воздух, настоянный на нагретой хвое, сам вливался в меня. Прямые, как свечи, стволы сосен горели в предзакатном солнце. Подлеска под ними не было, один ягодник. И дивный хор птиц. Неужели здесь жили, ходили, дышали? Это было мое место, если таковое существует для каждого человека.
Затем я увидела роскошные хоромы с оранжевой, как апельсин, причудливо изломанной крышей, с башенкой под колпаком, которую опоясывал балкончик, откуда, должно быть, открывался чудный вид, со стенами из круглых бревен, огромными окнами с частыми переплетами и белыми наличниками. И это было не новье, а отреставрированный старый дом за забором. На нем вывеска: «Детский санаторий «Дюны». Я крутилась возле забора, стараясь получше рассмотреть дачу, как вдруг заметила на соседнем участке, за густым кружевом весенней зелени желтую башню с разрушенным верхом, от которого осталась полукруглая часть стены, похожая на кокошник, с окном-иллюминатором, сквозь который сияло ярко-голубое вечернее небо.
Неожиданно кругом все затихло, и я замерла, а потом, как завороженная, двинулась к башне напролом. Заболоченный, еще не просохший участок зарос кустарником и был завален сухими сучьями и стволами упавших деревьев. Позднее, возле сторожки с вывороченными окнами и дверьми, под потолок забитой мусорными мешками, размякшими картонными коробками и пластиковыми бутылками, я нашла тропку к дому, а сгоряча полезла по жидкой весенней грязи, через бурелом.
К входной двери вела высокая каменная лестница, выщербленная, замшелая, засыпанная сухими ветками и прошлогодней листвой. По обе ее стороны, из постаментов, торчали куски железной арматуры и… оленьи копытца, это все, что осталось от скульптур. С крыльца был виден чудо-дом детского санатория с яркой крышей и башенкой. Сверкающий свежей краской и вымытыми стеклами окон, он находился совсем рядом. Контраст между домами был разительный.
Железные завитки кронштейнов, когда-то подпиравших козырек над парадной дверью, были перепутаны с коваными решетками, будто великан оторвал их, помял в кулаке и надел на кронштейны. В вестибюль я вошла осторожно, словно в руинах таилась опасность. И верно, под ногами что-то хрястнуло, и тут же раздалось страшное хлопанье и вой. Веером взвихрились клубы пылюги, похожей на прах, и от страха я чуть не ухнула в разверстую яму подпола. На миг показалось, будто попала в фильм ужасов, и тут же поняла, что спугнула ворон, сидевших в обугленных глазницах окон, и они вылетели со страшным шумом и криком. Сердце стучало, как башенные часы. Я обошла прогнившие доски пола и, пробираясь в обход кусков арматуры и мятого железа, отправилась дальше.
Сразу за вестибюлем, в башне, располагался высокий круглый зал. Крыши над ним не было, так что смотрел он в небо. Посередине башню опоясывал балкончик с частично сохранившейся балюстрадой и колоннами, перекрытыми арками. Часть арок, как и круглое окно в башне, сияли синевой, а часть колонн торчали уже без арочных перекрытий, грозя рухнуть при первом порыве штормового ветра, как те, что валялись, будто сломанные карандаши, на полу. Стволы колонн были белые, но на некоторых штукатурка осыпалась, и под ней виднелись доски, зашитые дранкой. Когда-то здесь был очень красивый зал.
Совершенно потрясенная, я перебиралась через колонны, обугленные бревна и доски. Судя по запустению и слою пыли, пожар здесь был давно, а запах гари остался. Гарь и сырость. Сквозь распашные, когда-то стеклянные двери, хрустя мелкими осколками, пошла по комнатам. В одной печь была выложена зелеными рельефными изразцами, кто-то ее изуродовал, пытаясь снять изразцы, а когда это не получилось, просто так колошматил от досады и злости.
Я сразу узнала этот дом, как узнавала все вокруг, инстинкт подсказал – вот твое родовое гнездо. И теперь я оглядывалась в поисках подтверждения, словно родные люди специально для меня оставили хоть какой-нибудь знак на стенах или рамах. Разумеется, никакого знака не было. Внезапно, не в силах выносить распирающего меня волнения и возвращаться к входным дверям, я залезла на подоконник и спрыгнула в сад.
