На другой стороне, напротив платформы, аккуратный кирпичный домик стрелочников, а на самой площади еще одно деревянное строение, тоже изнемогающее под обилием вывесок, и ряд низких современных ларьков, крытых зеленой черепицей: «Пушгорский молокозавод» и «Великолукский мясокомбинат». На крыше мультяшного вида корова и свинья, стоят в обнимку, в залихватских позах, развеселые, словно сходили к ларьку напротив и хорошо приложились к живому пиву. А внизу, на асфальте, разлеглись большие желтые, белые и черные дворняги, кто на боку, кто на животе, положив головы на вытянутые лапы. Все упитанные и довольные.
И хотя за площадью высились современные башни высоток, мне опять показалось, что все это ненастоящее, а какое-то придуманное, декорации что ли, и я уже видела их.
Люди вокруг словно растворились. Спустилась с платформы и зашла в здание вокзала, в большой прохладный зал с окошечками касс, расписаниями и скамейками, высокой под потолок печью из белого кафеля с фигурным орнаментом поверху и заделанной кирпичом топкой. Под закрытыми окошками касс лежала крупная дородная дворняга, которая тоже наверняка находилась под опекой ларей Великолукского мясокомбината. Кроме нее, в зале никого. Тогда я пошла искать людей на площадь, чтобы спросить, где тут Курорт. Продавщица киоска «Живое пиво» сказала:
– Вы вышли раньше на целую остановку.
– Я думала, Курорт в Сестрорецке.
– Ну да, только на другом конце. Можно автобусом доехать. – Она махнула рукой в направлении остановки. – Можно пешком. Электричка будет не скоро.
– А вы знаете такой район – Канонерка?
Оказалось, на Канонерку можно попасть, если пересечь площадь, потом идти прямо, прямо, и так до Курорта. Все это и будет Канонерка.
– За час дойдете. А может, минут за сорок. Смотря как идти.
И я пошла через площадь и прямо, мимо недавно горевшей старинной дачи с искореженным шатром башни и обугленными бревнами. По пути попадались обычные, ничем не выдающиеся дачные дома и недавно возведенные шикарные виллы, которые не всегда удавалось разглядеть из-за высоких заборов. Были и старые дачи, тот самый модерн начала прошлого века, от которого все балдели, но предпочитали уничтожать и строить новые, комфортные хоромы. Сохранившиеся старые дачи чрезвычайно живописны: покосившиеся, словно пьяненькие, с продавленными, съехавшими, замшелыми крышами, и обновленные новым рубероидом, железом или черепицей, высеребренные дождями и солнцем, облезлые или вновь покрашенные. Башенки, увенчанные шпилями, куполками, шатрами, резные ветровые доски и наличники, фигурные окна, балконы, террасы – остатки былой прелести. Видимо, я свернула на другую улицу, даже не заметив, вышла на третью, и теперь двигалась по настоящему сосновому лесу.
Заплутать невозможно. Слева море. Я вдыхала его запах, но не спешила к нему, потому что высматривала старые особняки. Возникла безумная мысль: увижу нашу дачу – узнаю. Если она сохранилась, нутром почую. Потом путь мне преградила одноколейка. Я перешла через рельсы, стараясь спрямить дорогу, и оказалась на новой улице посреди леса. Ее правая сторона обрывалась к реке, и здесь, на песчаном откосе, сосны выделывали черт-те что. Они устроили грандиозное и грациозное зрелище, натуральный балет: вытанцовывали на обнаженных корнях, словно на цыпочках.
Кругом никого. Я уселась в корнях, как в кресле, и, видимо, от пьяного воздуха, замешанного на морском ветре и сосновой смоле, погрузилась в странную дремоту, а очнувшись, увидела, как мимо, словно в замедленной съемке, беззвучно проплыли и медленно удалились две всадницы на белой и гнедой лошадях. И это было наяву.
Под ногами рыжие скользкие сосновые иглы и шишки. Тропинка пошла на спуск, впереди показался мостик, а на нем две старые тетки, кормящие чаек. Те кружили белым облаком, хватая на лету куски булки, а на воде вместе с утками устраивали толкучку. И все это – крутые в нежной зелени берега, зацветающую черемуху, оранжевые стволы сосен, белые облака и порхающих птиц, словно в перевернутом зеркале, отражала синяя река. Это была Сестра – одна из границ Канонерки.
Я поздоровалась с тетками. Наверняка они были старше моей матери, но выглядели не в пример лучше: свежие и румяные, как аккуратные пышные булочки, а моя – усохший лимон.
Спросила, далеко ли до Курорта.
– Рядом, – сказала старушка в пончо и с палкой. – Поднимитесь, откуда пришли, потом прямо и направо. Сначала увидите беседку Шаляпина, потом входную курортную арку и платформу.
– Только не верьте, если вам скажут, что Шаляпин пел в этой беседке, – предупредила другая, в джинсовой шляпке. – Вероятно, он пел в курзале или на частной даче, но только не в беседке. Однако название прилепилось.
По внешности я решила, что старушки-булочки – сестры, а в прошлом – училки.
Так оно и оказалось. И были они не просто сестрами, а близнецами. Булочка с палкой, Галина Ивановна, во времена оны была школьной учительницей математики. Булочка в шляпке, Марина Ивановна, учила детей в музыкальной школе игре на фортепиано. Значит, старая сестрорецкая интеллигенция!
Моя проницательность не беспредельна. Жили сестры в Петербурге. Они рассказали, что на другой стороне реки, метрах в пятистах отсюда, находится больница, а в ней реабилитационный центр, куда Галина Ивановна уже второй раз приезжает после операции на позвоночнике. Однако в больницу она ходит только на процедуры, а живет вместе с сестрой в микрорайончике, примыкающем к больнице. Там они снимают однокомнатную квартиру.
Пока мы разговаривали и я наблюдала за птицами, к мосту со стороны больницы спустились двое мужчин с палками и пустыми полиэтиленовыми бутылями. Они шли через мост, а навстречу ковылял человек, и тоже с палкой и с бутылкой воды. Двое пропали где-то в зелени на берегу, а на дороге остановилась машина, из нее вылез мужчина с двумя канистрами, устремился к мосту и пробежал мимо нас. Я уже догадалась, что люди с палками – из реабилитационного центра, а сестры-булочки объяснили, что из берегового склона бьют родники и сюда ходят и даже приезжают за водой.
На больничном берегу рядом с мостом находилась печальная достопримечательность – большой сгоревший дом с высокой кирпичной трубой, торчавшей из руин. Хорошо были видны очертания полукруглой граненой веранды в торце дома. Обугленная бревенчатая стена с провалами окон была обшита досками внахлест, причем нижний край досок был выпилен мелкими фестонами. Я еще подумала: как рыбья чешуя.
Заметив мой интерес к сгоревшему дому, Марина Ивановна сказала:
– Еще недавно дом считался объектом культурного наследия. Это дача доктора Цвета, она была построена в начале двадцатого века архитектором Постельсом. Это достаточно известный мастер модерна. Сейчас о нем мало кто знает.
– Я, например, знаю! – воскликнула я и раздулась от гордости. И откуда только всплыло воспоминание… – У него была дача на Каменном острове, она ветшала, разрушалась, пока наконец ее не снесли. Эту дачу называли «Золотой рыбкой», потому что крыша под черепицей с металлическим блеском была похожа на рыбью чешую. Когда я увидела обгоревшие доски с фестончиками…
