Глава 25
– А я, Соништа, кое-что интересное нашла, – говорит Шурка по телефону. – Открытки Сестрорецка! Знаешь, что прикольно? Прямо над картинкой надписи. Вот, например, такая: «Сестрорецкий курорт. На музыке в парке». Это слева, а справа то же, но по-французски. А самое интересное внизу. Совсем меленькими буковками: «Фотография К.С. Самборского». И разные открытки, где Самборский указан. Что это значит? Он не приходится нам родственником?
– У нашего дяди Кости был прадед – тоже Константин. Он увлекался фотоделом. Он и Петербург снимал, не только Сестрорецк. У нас тоже где-то есть его открытки. И наверняка в вашем домашнем альбоме есть его фотографии.
Я была очень рада, что Шурка заинтересовалась тем, что и я. Тут же полезла в книжный шкаф, его нижние полки забиты папками. В них старые театральные программки, которые Томик собирала во времена своей юности, какие-то памятные ей записки, бумаги и рисуночки. Я перебирала их, чтобы найти что-нибудь о Самборских, о Софье и Константине. Но ничего, кроме послевоенных писем и поздравительных открыток, не обнаружила. Наверное, в войну пропали, а может, из-за репрессий боялись хранить старые бумаги.
Толстая папка была наполнена открытками с изображением Сестрорецка, а в основном, Сестрорецкого курорта. Среди них не все были подписаны именем Самборского, но многие.
Я знала об этих открытках, но, похоже, никогда внимательно их не рассматривала. Более того, я даже не представляла, что такое Сестрорецкий курорт и существует ли он сегодня. Я и в Сестрорецке не бывала, хотя в непосредственной близости, в Разливе, бывать приходилось. Когда-то нас возили с классом на автобусную экскурсию в музей «Сарай», где Ленин скрывался от царской охранки, а возле музейного тростникового шалаша, где он тоже скрывался (этот шалаш за зиму сгнивал, а весной его делали заново), и возле пенька, на котором он написал статью «Государство и революция», меня принимали в пионеры.
Идут пионеры – привет Ильичу! Плывут пароходы – привет Ильичу! Бегут паровозы – привет Ильичу!
Почти ничего не осталось в памяти, кроме того, что промерзла, простудилась и заболела. И еще клятва: «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия…» А еще помню, что, когда мы шли строем к шалашу, подружка научила меня стишку: «Как из гардеро-па выползает жо… – Здесь надо было замедлить речь и сделать шкодную физиономию: – А? – Что? – Ничего. Желтые ботинки».
Таким образом, с Сестрорецком у меня тоже связаны ленинские места, а также торжественное обещание юного пионера и жопа из гардеро-па.
Интересно, однако, что в Сестрорецке у нашего семейства до революции была дача, где собирались все Самборские.
Разбирая открытки, я поняла, что Курорт был весьма фешенебельным. Курзал – большое и роскошное здание под флагами, с огромным концертным залом и крытой галереей. Эспланада – обширное прогулочное пространство с газонами, цветниками и с каким-то трогательно-нелепым памятником Петру I, стоящему в неуклюже-балетной позе и держащему в руке что-то вроде весла. Также были запечатлены парковая эстрада, пароходная пристань, железная дорога, водолечебница, морские купания и купальщики в смешных старомодных костюмах, пляж с плетеными из лозы, похожими на коконы, креслами-кабинками для принятия воздушных ванн и укрытия от солнца. Не сразу поняла назначение белых фургончиков на больших колесах со спицами, которые стояли в ряд на берегу, а также в море, куда их увозили лошади. Они возвышались далеко-далеко, скрытые в воде всего на половину колеса. Решила, что женщин вывозили подальше, чтобы вдали от нескромных взглядов они могли окунаться и брызгаться, а потом переодеваться в кабинках и возвращаться. Хотя, наверное, дело совсем не в целомудрии, ведь зайти хотя бы по пояс в мелководный залив, в нашу Маркизову лужу, стоит времени и труда. Потому, вероятно, и вывозили.
Эта старинная жизнь в картинках, с оркестрами, теннисными площадками, гимнастикой для детей, которую проводила дама в корсете и длинной юбке, мне очень понравилась. И кофейня у железнодорожной станции, и дачи за низенькими, не то, что теперь, заборчиками. И гуляющая публика. Женщины все в белом, в расфуфыренных шляпах с развевающимися вуалями, с обширными полями, прогибающимися под обвалами искусственных цветов, фруктов, перьев и бантов. Ничего непрезентабельного на открытках не было запечатлено, никаких изб сестрорецкой бедноты или трактиров. Ничто не могло нарушить обаяния приятной жизни курортного Сестрорецка, городка у моря под соснами.
Я залезла в комп и выяснила, что в конце девятнадцатого века вдоль Финского залива была построена железная дорога, по которой за час десять минут можно было попасть в Сестрорецк (до этого ездили на извозчике и добирались по 3–4 часа). Вот тогда-то рядом, в сосновом лесу, и появился Сестрорецкий курорт, признанный в 1906 году одним из лучших в мире. Здесь было прекрасное лечение, купание, развлечения. Концертный зал на 1500 мест (в то время рекорд), казино, библиотека, биллиардная, богато обставленные гостиные, ресторан (самая большая в мире плита на 20 поваров и 60 помощников!), и, разумеется, лечебные корпуса и спортивные площадки! И сейчас все это существует, только без курзала (он сгорел), без казино, без самой огромной в мире ресторанной плиты и пр., пр. Одним словом, на курорт уже не лучший в мире, возможно даже, зачуханный, любопытно было бы взглянуть.
Просматривая оборотную сторону открыток, к большому разочарованию обнаружила, что они на три четверти чистые. Несколько были надписаны по-французски, прочесть их я не могла, но, судя по всему, и читать было нечего – немногословные дежурные послания к праздникам. Встречались подобные, написанные по-русски. Но кое-что весьма любопытное мне удалось обнаружить. Бисерный почерк. От Константина – Софье:
«Ангел мой, Сонюшка! Надеюсь, ты узнаешь аллею, где мы чинно прогуливались прошлым летом. Поклонись от меня маме и сестрице. Вспоминаю лето и чаепития в саду под липами. К.С.».
На другой открытке с видом на залив в том же году:
«Тетя Надя, Ирочка и Соня! Приеду в субботу. Сонульку ждет подарок, не скажу какой, чтобы сгорала от любопытства и воспитывала характер. Всех обнимаю. Ваш Константин».
Но самая замечательная – третья открытка, где на фоне курзала и кустов роз стоит стройная фигурка в белом платье и шляпе с полями. Константин пишет:
«Сонечка! Помнишь ли этот солнечный день, как мы гуляли и пели из «Вертера»? Когда-нибудь, лет через сто, кто-то будет смотреть на эту карточку, на дорожку в розовых кустах и очаровательную девицу, то смешливую, то серьезную, но никто не будет знать, что это ты…»
Таким образом Константин оставил любимую в веках.
Я очень волновалась, разглядывая открытки и читая эти строки. Все письма датированы 1908 годом, то есть написаны за год до замужества Софьи и за два – до смерти. На всех открытках петербургский адрес на Васильевском острове.
Позвонила наудачу матери, надеясь, что она не в дугу пьяная, по голосу бывает трудно разобраться, в каком она состоянии. Иногда я определяю это по смеху, по тому, что она повторяет слова, по каким-то мелочам, которые и не объяснишь. Но меня ее пьянство так угнетает, что я стараюсь не вслушиваться, а если что и замечу, предпочитаю думать, будто ошиблась. Как страус. Но тут повезло, может быть, она и не совсем трезвая, но вменяемая. Спрашиваю:
