Таксист высаживает меня у невысоких ворот цвета бычьей крови.
Домик Рикленов похож не на коттедж, а на декорацию коттеджа. На водосточных трубах сидят терракотовые голуби, лаковые бульдоги сторожат крыльцо, в подвесных клетках сидят фарфоровые воробьи, железные мо́били свистят под ветром, на окнах красуются ящики с геранями, вдоль заросшего плющом фасада выставлены глиняные кувшины и жардиньерки – все создает идиллическую буколическую атмосферу.
– Заходи, Эрик, заходи скорее!
Соланж Риклен высунулась в окно, трясет кудряшками и подгоняет меня:
– Ну же, поторопись!
Неужели так заметно, что я торможу?
Рене Риклен открывает низкую дверь, и в воздухе разносится звон колокольчиков.
– Как же мы рады вас видеть!
Он протягивает ко мне руки, я пожимаю сухую ладонь, преподношу старикам коробку шоколадных конфет, купленных в Брюсселе.
– Из самого́ Брюсселя?!
Они в восторге…
Мы обмениваемся любезностями, и меня ведут на экскурсию по тесной хижине, которой хозяева гордятся, как Людовик Четырнадцатый Версалем. Я восторгаюсь тканью виши, подушками в наволочках, вышитых крестиком, мебелью, натертой воском, выцветшими обоями – мне хочется доставить Рикленам удовольствие. Ненужного барахла здесь столько, что я легко импровизирую и завоевываю их доверие. Моя многословность объясняется очень просто: я боюсь предстоящего разговора…
Мы возвращаемся в тесную гостиную, к камину, украшенному букетами сухостоев. Риклены опускаются в кресла и тонут в них. В домашней обстановке, мне кажется, они выглядят намного старше, чем во время нашей последней встречи в Страсбурге. И одежда, и дом стали им велики…
Оба одновременно вскидываются, расстроившись, что забыли предложить гостю напитки.
– Вина? Готов спорить, ты перенял вкусы отца.
– О да, Поль любил выпить!
– Рене припрятал несколько бутылочек с нашей родины, из Эльзаса.
– Поль тоже был оттуда, Соланж. Шмитты жили в Кольмаре.
– Ты ведь будешь белое, да?
Я чувствую, что отказ огорчит Рикленов, и беззастенчиво вру – ссылаюсь на вчерашний «бурный» вечер, хотя вообще не пью.
– Тогда, может, отвар? – спрашивает разочарованная Соланж.
– Мне не хочется вас утруждать…
– Какие глупости! – восклицает старушка. – Мой напиток тебя подкрепит! – Она сама потрясена неожиданно прорезавшимся материнским инстинктом.
Щелкнув суставами, госпожа Риклен бежит на кухню, а Рене встает за пирогом. Муж и жена суетятся, но медленно и осторожно.
– Цейлонский или «Эрл Грей»?
Отвар у Рикленов – то же, что чай.
Я позволяю себе невинную шутку:
– Бергамот.
Соланж заглядывает в гостиную:
– Прости, у меня только цейлонский или «Эрл Грей».
– Тогда «Эрл Грей».
– Ты не пожалеешь, он очень вкусный.
Рене Риклен воспользовался паузой и принес жестяную коробку с фотографиями:
– Мы отобрали их для вас в воскресенье.
Я растроган заботой стариков: оказывается, встреча важна не только для меня, но и для них.
Мы рассматриваем свидетельства прошлого, я вижу молодого отца среди бравых дзюдоистов. Соланж и Рене охотно комментируют, называют фамилии людей, которых я не узнаю по лицам.
Откусываю пирог – о ужас! – соленый, жесткий и вязкий. Тесто липнет к языку.
– Ты, случайно, дрожжи не забыла положить? – вопрошает Рене с комичной гримасой на лице – он не понимает, что проглотил.
Соланж награждает мужа высокомерно-презрительным взглядом:
– В савойское тесто дрожжи не кладут!
– Но пирог вышел плоский как блин…
Старушка взмахивает ресницами и отвечает с вызовом в голосе:
– Я сменила форму, ретроград ты несчастный!
Возразить нечего, и Рене решается откусить еще.
– Слишком тяжелый…
– Тяжелый?! Мой пирог?! Я пеку из лучших продуктов.
– Да, но…
– Сходи к дантисту, милый. Мой пирог очень даже хорош!
Она поворачивается и спрашивает, чуточку агрессивно:
– Разве не так?
Ловушка захлопывается: что бы я сейчас ни ответил, один из стариков обидится. Выбираю третий путь.
– Расскажете мне об отце?
– Да-да, конечно…
Рене и Соланж не скрывают волнения:
– Приятно вспоминать прошлое.
Они переглядываются, и женщина кивает мужу. Он откашливается и начинает:
– У нас мурашки бежали по коже, когда Поль рассказывал нам о тебе. Он очень тобой гордился. Очень.
Соланж вмешивается:
– Он был влюблен!
– В каком смысле?
– Твоему папе не хватало слов, когда он говорил о тебе.
Я так смущен, что опускаю глаза. Старушка всплескивает руками:
– Ты не знал?
– Мне доставались головомойки и нотации.
Рене Риклен сурово хмурится, говорит назидательным тоном, как будто мне десять лет:
– Он вел себя как хороший отец.
Соланж Риклен морщится, попробовав пирог:
– Я, наверное, забыла взбить белки.
– А я что говорил! – восклицает ее муж.
– Замолчи! Не ошибаются только бездельники.
Они снова переглядываются и… закрывают пироговую тему.
Она обращается ко мне:
– Отец тебя боготворил, мой мальчик, но не хотел, чтобы ты это знал!
– Еще как боготворил! – подхватывает старик и вдруг умолкает, не справившись с нервами.
Жена, сердито фыркнув, «перехватывает управление»:
– Он говорил о тебе до…
– До чего?
– До твоего рождения.
– Как это возможно?
– Он прекрасно помнил день, когда…
– Когда что?
– Когда это свершилось.
Соланж облегченно выдыхает. Рене возбужденно кивает.
Я в ужасе: передо мной двое сумасшедших. Хочется сбежать, и я как зомби поднимаюсь со стула.
Они трясутся от волнения. Соланж сердится на мужа:
– Мы сбились, Рене, и он не понимает.
– Еще как понимает.
– Нет.
Соланж цепляется за мою руку. У меня нет сил противиться немой мольбе, и она, облегченно вздохнув, спрашивает:
