Я готовлюсь к выходу на сцену. Через несколько минут буду играть свою пьесу «Мсье Ибрагим и цветы Корана» для тысячи зрителей.
Гримерка – священное пространство, тихое и сумрачное, здесь, вдали от чужих глаз, творится превращение. Я появлюсь перед публикой на сцене, избавившись от собственной личности, и стану Момо, его отцом, его матерью или мсье Ибрагимом. В зеркале отражается обычный Шмитт, которого должен спрятать грим. Этот строгий недоверчивый человек сомневается, что я справлюсь. Музыка – Квинтет для кларнета и струнных Моцарта – освящает атмосферу, рассеянный свет ламп-шаров из опалового стекла, обрамляющих зеркало, напоминает фосфоресцирующих глубоководных океанских медуз. Я замазываю темные круги под глазами жидким оранжевым тоном – и появляется человек без возраста. Тщательно наношу на лицо грим, матирую пудрой разных цветов, чтобы кожа не блестела, и завершаю портрет, одним росчерком сделав брови коричневыми. Готово дело! Я «никакое» существо, аморфная масса, холст, на котором во время спектакля душа драматурга нарисует множество лиц с десятками разных выражений.
Я распыляю над собой духи и бесстрашно подставляюсь под ароматные капельки, словно идол, впитывающий дым от курящихся благовоний.
Еще двадцать минут…
Два часа назад я сделал свои обычные упражнения на дикцию и сейчас повторяю отдельные слова, чтобы голос был звучнее, а согласные звонче. Я тренирую мышцы лица, дыхание, артикуляцию, и, если сыграю хорошо, ни один человек в зале не заподозрит, какая подготовительная работа была проделана. Работа скроет работу. Сейчас я готовлюсь и, возможно, преуспею, но завтра придется все начинать сызнова. Сценическое искусство вовеки пребудет сильным и хрупким, возвышенным и смешным, напряженным и эфемерным… Подобным жизни.
Ну вот, голос звучит как надо, звонко, четко, энергично… Я присаживаюсь на несколько секунд.
Гримерка – нейтральная территория, отделяющая реальный мир от вымышленного. Здесь нет места грусти. Пока Шмитт-актер одевается, я веду диалог с мамой: «Видишь, у меня получается! Ты привела меня в театр – твой храм, приобщила к сцене, и я за несколько десятилетий преодолел расстояние от зрителя до автора, потом от автора к артисту. Ведомый тобой, я научился искусству перевоплощения и сегодня вечером постараюсь быть на высоте. Верь в меня!»
В пространстве, где оживает так много призраков – персонажей, – существует и мама. Она тут своя, ей удобно и вольготно. Мама занимается хозяйством, чистит, убирает, улыбается, забавляется, удивляется, снимает какую-то пылинку с моей шеи. Здесь я ее не потерял: она пристально следит за мной, как в те недели, когда я играл «Мсье Ибрагима» на Авиньонском фестивале, а мама была моей костюмершей.
От страха у меня вдруг перехватывает горло.
– Зачем мне все это? – спрашиваю я.
– Ты один можешь дать ответ на этот вопрос, мой мальчик. Но я знаю, что ты хорошо делаешь свое дело.
– Мне страшно!
– Ты обожаешь пугаться.
– Верно…
– Если страх уйдет, ты все бросишь.
– И тут ты права!
– Ладно, помаринуйся чуть-чуть в своей панике.
Администратор гастролей Кристоф сообщает из-за двери, что представление начнется через десять минут. Мама ускользает из гримерки – ей нужно найти место в зале.
Близкие прислали пожелания триумфа, я читаю их одно за другим и шагаю в огонь…
* * *
Каждый спектакль – счастье, отобранное у несчастья.
Каждый спектакль – вечность, украденная у времени.
Каждый спектакль – вновь обретенное детство.
* * *
Я все чаще выхожу на сцену. Ищу новые решения, разноображу приемы.
В мою жизнь возвращается писательство. Во время гастролей с «Мсье Ибрагимом» я начинаю окончательно отделывать пьесу «Мадам Пылинска и тайна Шопена».
Под предлогом приобщения к первоисточнику я часами слушаю музыку Шопена – воспаряю, мечтаю, трепещу, волнуюсь, воодушевляюсь, – а окружающим вру, что работаю.
А кстати, из чего создано вдохновение?
* * *
Я выдумываю сюжеты, но они меня… разоблачают.
Написанное двадцать два года назад вызывает у меня улыбку.
«– Мадам Пылинска, а в чем же тайна Шопена?
– Есть тайны, которые должны оставаться тайнами, – ответила она. – То, что тайны существуют, делает нас лучше».
«В тайне прекрасна сама тайна, а не реальность, которую она скрывает» («Загадочные вариации»).
Эта любовь к предмету, эта страсть к неясному, эта близость к тайне, этот флирт с истиной, не доходящий до потребления, проявляются в моих текстах, вырастая из жизни. Я десятилетиями ждал, что мама объяснит загадку моего рождения, но ничего не сделал, чтобы добыть информацию.
Двусмысленность оставляет мне пространство для мечты, для свободы.
Неуверенность не давит на плечи, а облегчает жизнь.
* * *
Мне никогда не хотелось знать о себе все.
Ярый приверженец психотерапевтических практик, я решительно поддерживаю друзей, осмелившихся прибегнуть к психоанализу, внимательно их выслушиваю, комментирую результаты курса лечения, убежденно хвалю за достигнутый прогресс.
– А ты когда наконец решишься? – спрашивают они как вежливые люди.
– Я не имею никакого желания менять соотношение между покоем и неуравновешенностью, позволяющее мне существовать.
– Что-что?
– Я много десятков лет чувствую себя динамичным и плодовитым. Не исключено, что эта сила идет от полного незнания себя. Если я выясню, почему и зачем пишу, что это даст? Вдруг я утрачу способности и вдохновение?
– Выбираешь не счастье, а плодовитость?
Я не отдам ключи от моего существа ни психоаналитику, ни даже себе самому. Что мне с ними делать? К какой двери они подойдут?
Наверняка к двери в безмятежность…
А ведь безмятежность никогда не была пределом моих мечтаний, я предпочитаю действовать, творить, бродяжничать, затевать новые авантюры.
Я хочу, чтобы незнание себя питало и мою жизнь, и мое творчество.
* * *
Навещу ли я когда-нибудь Рикленов?
Захочу ли, осмелюсь ли?
* * *
Я люблю театральные гастроли. Каждый момент сталкивает нас с неизведанным. Преодолеть сотни километров, попасть в незнакомый город и начать сразу искать театр, как усталый путешественник ищет колодец, чтобы напиться свежей воды. Поздороваться с рабочими сцены и администраторами, чувствуя себя еще большим кочевником, чем обычно. Получить гримерку, подняться на сцену, не похожую ни на ту, что освоил накануне, ни на ту, которую будешь топтать завтра. Медленно пройтись по подмосткам, найти собственные точки силы, попробовать голос, приручить акустику, почувствовать на коже свет софитов и прожекторов.
