А что же пьеса? В отличие от сценических эффектов, ей понадобилось два акта, чтобы меня убедить. Слава богу, что в «Сирано де Бержераке» их пять.
Я не удивился, что герои изъясняются стихами, мне даже показалось, что это вполне логично в доме иллюзий. Зачем пестро разодетым мужчинам и женщинам, живущим в придуманном мире, разговаривать, как все люди? Строгость, фантазийность, поэтичность языка персонажей, их блеск и виртуозные реплики творили спектакль, а словесная банальность разорвала бы цепь очарований.
Интрига увлекла меня. Пылкий Сирано, не верящий, что способен внушить страсть, привел меня в замешательство: поняв, что красавице Роксане нравится его соперник, очаровательный, но глупый Кристиан, он по ночам произносит под балконом страстные монологи вместо этого фата и пишет возлюбленной поразительные письма с полей сражений. Кристиан погибает во время осады Арраса, а Сирано остается жив, и двадцать лет спустя Роксана признается, что забыла лицо Кристиана, но навсегда запомнила каждое написанное поэтом слово. Роксана любит его. Увы, признание опоздало – Сирано умирает.
Вначале я смеялся над грубыми шутками Сирано, но по мере того, как действие погружалось во мрак, волнение мое росло. В конце концов я не выдержал и дал волю слезам. Плотину прорвало.
Какие же необыкновенные это были слезы! Горючие и сладкие одновременно… В кои веки раз я плакал не о себе, а о ком-то другом. Я, ребенок, не сомневавшийся в том, что меня любят, вдруг освободился от своего эгоизма и посочувствовал чужому человеку. Я ощущал печаль и жалость, вернее – печаль жалости. Я плакал слезами альтруиста, филантропа. Сраженный неожиданной солидарностью с персонажем из экзотического века, совершенно на меня не похожим, я, если можно так сказать, расширил поле симпатии.
Зажегся свет, и я испугался, что зрители во главе с Флоранс будут смеяться над моим зареванным лицом, но, оглядевшись по сторонам, увидел лишь склоненные головы, опухшие веки и покрасневшие носы.
Я возликовал. Слезы не только изменили меня – я разделил их с восемью сотнями взрослых. На выходе из зала я дал себе клятву, что очень-очень скоро вернусь в это волшебное место.
Мама ждала нас в фойе. Растроганная нашими ошеломленными лицами, она присела на корточки и крепко прижала меня к себе:
– Ну что, понравилось?
– Да. Очень. Я тоже так хочу.
– Чего именно ты хочешь?
– Заставлять всех плакать.
– Станешь артистом, как Жан Маре?
Мамин любимый актер играл Сирано.
Я помотал головой, повернулся к афише, прочел ее и объяснил:
– Нет, я хочу быть как Эдмон Ростан.
«Сирано» стал краеугольным камнем всей моей жизни драматурга: с ним я познал не только первый сценический опыт, но и единение душ со сценическими персонажами. Я вышел из театра духовно обогащенным. Гуманизм есть братство судеб, и зритель впитывает его через наслаждение искусством и душевный трепет без нудного назидания.
На следующий день, видя мое нетерпение, мама купила мне книгу Ростана, и я часами декламировал тирады в нашей игровой комнате, а в конце каждого «выступления» прислонялся к стене, как Сирано к дереву, и, горько рыдая, изображал его величественную кончину.
Неделю спустя мама поняла, что мой энтузиазм не испарился, с таинственным видом взяла меня за руку, подвела к гардеробу и сказала:
– Раз уж ты интересуешься театром, даю тебе доступ в мою библиотеку.
Она потянула за дверцу, и я увидел полки с книгами.
– Это классики: Мольер, Корнель, Расин, Мариво, Мюссе, Гюго.
Она взяла несколько томиков, напечатанных на хрупкой, порыжевшей от старости бумаге. На всех обложках красовался медальон с портретом автора, нарисованным фиолетовой тушью. Ветхость этих книг делала их бесценными.
Мама сообщила, сверкая глазами от удовольствия:
– Я с юности собираю эту библиотеку! Твой отец презирает мои сокровища за непритязательность и не разрешает ставить их в книжный шкаф.
Я был покорен!
* * *
Волшебный гардероб стал моим любимейшим спутником. Я брал книги одну за другой, прочитывал от корки до корки, а по вечерам обсуждал с мамой. Мир Мольера, Корнеля, Расина, Мариво она знала так же хорошо, как наш, современный, и мы за чисткой овощей болтали о здравомыслии Туанетты, дерзости Скапена, эгоизме господина Журдена, лицемерии Тартюфа, словно они были нашими соседями.
Вот таким образом я и усвоил приемы ремесла драматурга, и годы спустя, наутро после премьеры моей первой пьесы, один критик, удивленный «виртуозностью автора», воскликнул: «Он все знает о театре и его хитростях! Странно, но этого молодого человека не назовешь неопытным!»
За чтением книг следовали походы в театр. Мама водила нас не только на пьесы классического репертуара, но и на бульварные комедии, которые не любила, но давала нам возможность оценить игру выдающихся актеров.
Часто бывало так, что мама доставляла нас к театру, а после спектакля забирала, говорила, что ей нужно пробежаться по магазинам. Сегодня я понимаю, что мама просто не решалась сказать, что три билета нам не по карману.
* * *
Со временем наша семья разделилась по «досуговому принципу». Моя сестра обожала спорт и стала ходить с отцом в альпийские походы. Я же, влюбленный в театр, сопровождал маму на фестивали в Авиньон и Экс-ан-Прованс.
Со временем наступил мой черед приглашать маму: я каждое лето снимал для нас дом, и традиция не прерывалась.
Пять лет назад мы с мамой и Майей смотрели пьесу Мариво. До похода в театр мы долго гуляли по Авиньону, ужасно устали и еле отдышались перед началом спектакля. Мама вспотела, ее щеки стали пунцовыми, и я угрызался, кляня себя за глупость последними словами.
Майе только-только исполнилось пятнадцать лет, она страстно влюбилась в театр и посещала каждый день четыре-пять представлений. Возбужденная марш-броском по Авиньону, девочка воскликнула:
– Обожаю фестиваль!
– Счастлив это слышать, малышка, – ответил я. – Моя встреча с этим городом тоже состоялась в пятнадцать лет, ее подарила мне мама. А сегодня мы поменялись ролями.
Майя долго смотрела на мою мать, а когда люстры начали гаснуть, прошептала мне на ухо:
– Через сорок лет я буду возить тебя сюда.
Я испытал такое счастье, что не запомнил первых минут спектакля…
* * *
Из Авиньона мы отправились на Крит. Правильный выбор – на этом острове нет призраков. Мы с мамой прежде бывали в Греции, но до острова Миноса и Пасифаи не добрались.
* * *
Кажется, мне стало легче. Мы наслаждаемся безоблачной синью неба, купаемся, читаем. Я привез чемодан книг, чтобы готовиться к гонкуровскому отбору. Мы обмениваемся лучшими романами, спорим о достоинствах и недочетах. У меня редко случается такой райский отпуск.
