Мы долго думали, что Фуки глухая – она игнорировала команды, не реагировала на зов, – но потом поняли, что ошибаемся. Наша псина – великолепная охотница, она различает самые тихие звуки, значит сознательно пропускает мимо ушей любую фразу, хоть отдаленно напоминающую приказ. Все просто.
В молодости Фуки покидала свою «резервацию» только во время течки. В Брюсселе ее кавалером стал уличный пес из нашего квартала, и она принесла шестерых щенков.
Мы оставили себе Дафну и ее брата Люсьена, домашнее имя – Люлю.
Он – вылитый сиба-ину и унаследовал роскошный экстерьер матери, а от отца взял неуемную веселость. Дафна не такая «сиба-инистая», с матерью ей красотой не сравниться, и берет она умом. Дети обожают императрицу, которая прекрасно их воспитала, и умеют быть сдержанными. Думаю, на своем собачьем языке все три мои псины обращаются друг к другу на «вы».
Они мои спутники в играх и писательстве. Каждый день я работаю в кабинете, а они спят у моих ног на подиуме. Потом мы выходим в сад и играем. По молчаливому согласию собаки взяли на себя роль спортивных наставников и водят меня на долгие лесные прогулки, доставляющие всем нам большое удовольствие.
Только Фуки не проявила сочувствия, когда я потерял маму. Если я не справляюсь с нервами и плачу, она никак не реагирует.
Я не обижаюсь. Фуки не скулит, не виляет хвостом, смотрит с недоумением и как будто спрашивает: «Ну и зачем впадать в уныние? Я же здесь. Разве это не чудесно? Что может быть лучше?»
* * *
А вдруг она права? Я должен заново научиться любить настоящее.
Ее величество моя псина дает мне уроки благоразумия.
* * *
– Траур? Продлится два года!
Эту фразу с марта месяца произносят все кому не лень, чем ужасно злят меня. О чем они говорят? Разве боль – фрукт, который, созрев, падает на землю? Почему мои переживания должны быть стандартными? Моя мать была уникальна, как и наш с ней союз.
Два года!
Я ненавижу банальные истины и не верю, что время лечит. Время – мой личный враг: оно позволило маме умереть.
* * *
Я на несколько дней переселяюсь в Лион: нам предстоит разобрать и освободить мамину квартиру.
Я поселился в отеле «Флорентийская вилла», расположенном в Фурвьере, над розовыми крышами средневекового Лиона. Он как будто парит над городом. Сижу в номере и вспоминаю детство и юность, когда мы жили в Сент-Фуа-ле-Лион, в доме, откуда открывалась такая же панорама. Я учился в лицее Сен-Жюст, занимавшем здание старинного монастыря. Он стоял чуть выше, и вид из него открывался такой же замечательный.
Глаз птицы… Я любуюсь возвышенными точками, представляющими мир как сцену театра.
* * *
Вещи, как ни странно, живут собственной жизнью и после смерти хозяина приобретают поношенный вид. Нечто тусклое вроде серой вуали сразу накрывает жилище покойного. Блеск и лоск исчезают в момент. Хрупкие вещи, безделушки, домашняя утварь признаются, что их век тоже окончен. Исчезает невинная яркость новизны.
А вот дом моей матери упадку не поддавался, дряхлость была раз и навсегда объявлена персоной нон грата. Медицина с ее тростями, костылями, ходунками, пандусами, подпорками, резиновыми утками ни разу не переступила порог ее квартиры, и она выглядит «молодой», чистой, светлой, задорной и упорядоченной. Все, что старело, мама выбрасывала, остальное находится в рабочем состоянии. Среди знакомых мне с детства стаканов, чашек и тарелок нет ни одного предмета со сколом или трещиной. В шкафах и комодах нет износившихся до самой основы полотенец, салфеток и прихваток с аккуратно заштопанными дырочками. Короче – ничего лишнего и условно годного. Тут нет завалов, требующих «раскопок», можно не откладывая устраивать распродажу.
Сестра, кузина и племянники играют роль посетителей и с удовольствием самообслуживаются.
Я делаю перерыв, устраиваюсь на табуретке и думаю о маме: она уже в который раз не разочаровала меня, потому что относилась к домашнему очагу строго и дотошно, как к части себя самой. Мой разбитый параличом отец восемнадцать лет не вставал с ложа страданий, и мама была вынуждена пускать к нему врачей и медсестер. У нее были помощницы по хозяйству, она терпела вторжение чужих людей, чтобы освободить время для себя и не оставлять папу одного. После его смерти она вернула себе независимость и в восемьдесят лет строго запретила мне оплачивать даже приходящую уборщицу.
Мама вечно стирала, гладила, проветривала постели, готовила, пылесосила, наводила порядок в шкафах – и никогда не стенала, не жаловалась и не бросала работу недоделанной. Скажете, автоматизм? Конечно, но это не главное! Мама считала, что, наведя порядок, она выказывает жизни уважение, защищает от порчи, украшает. Мама бесконечно терпеливо заботилась о доверенной ей реальности. В ее хозяйственной деятельности, как в молитве, присутствовала славящая песнь.
* * *
Хотите услышать признание? По официальной версии, я разбираю вещи в компании Флоранс, Алена и Кристины, потому что это мой долг. На самом же деле у меня есть тайная цель: я хочу найти мамины дневники.
Много лет, путешествуя со мной или приезжая погостить, она устраивалась поближе к моему рабочему месту или к креслу, в котором я читал, и писала в блокнот.
Мама не пряталась, но никогда об этом не заговаривала. Я предполагал, что она ведет дневник, но вопросов из деликатности не задавал. Иногда, закончив страницу, мама поднимала глаза и улыбалась с таким видом, словно хотела сказать: «Однажды ты все узнаешь…»
Это стало почти игрой. Мама специально садилась напротив меня, я притворялся безразличным, она спрашивала взглядом: «Пытаешься угадать, о чем я пишу, да, милый?» – и мы возвращались к своим занятиям.
Я с давних пор предвкушаю свидание с этими дневниками. Мама не сомневалась, что однажды я их открою.
Я многого жду от ее записей.
Надеюсь узнать семейную тайну…
Я всегда жаждал признаний на одну вполне определенную тему. Мама умерла, и мы не успели объясниться.
* * *
Я нашел стопку дневников!
Сую их в сумку, оглядываясь, как вор.
Прочту сегодня вечером, в гостинице.
* * *
Час спустя, измучившись угрызениями совести, я с невинным видом спрашиваю сестру:
– Мама что-нибудь писала, когда вы ездили в отпуск?
– Письма или открытки? Нет, очень редко.
– А блокнотов у нее не было?
– Блокнотов?
Сестра методично разбирает очередной шкаф и не обращает внимания на мой намек. Я не углубляюсь – Фло подтвердила мою теорию: мама пользовалась блокнотами только в моем обществе.
Значит, дневники предназначались мне, я их не краду и не утаиваю от близких.
