Имея под боком одного или двух детей, которые делали уроки, Темис обычно не читала газет, а радио включала лишь для того, чтобы послушать музыку.
Однажды летом 1989-го Анна пришла проведать родителей, возвращаясь с работы. Йоргос на той неделе приболел, и она принесла с рынка свежего шпината, зная, что мать в тот день никуда не выходила. Темис упомянула, что хочет приготовить спанакопиту, пирог со шпинатом. Они выпили холодного лимонада, после чего Анна ушла.
Вечер стоял жаркий, слоеное тесто липло к рукам Темис. Наконец она накрыла миску полотенцем и оставила тесто подходить, а сама взялась за упругие зеленые листья шпината, которые заботливо купила для нее Анна. Темис достала их из газеты, в которую те были завернуты, положила в раковину и промыла под холодной водой, плеснув немного и себе в лицо, чтобы освежиться. Вытерев руки, она подняла скрученную первую страницу «Элефтеротипиа», чтобы выбросить ее. В глаза ей бросилось слово в заголовке: «Symmoritopolemos». Бандитская война. Темис вздрогнула. Она ненавидела это выражение. Сможет ли она когда-нибудь избавиться от этих воспоминаний? Сорок лет, и одно слово вернуло память о том, как ее избивали, sym-mor-i-te-ssa, один-два-три-четыре-пять. С каждым слогом солдат хлестал ее прутом по обнаженной спине. Symmoritessa! Бандитская сука!
Прислонившись спиной к кухонной столешнице, она пробежала взглядом по статье. Рядом с ненавистным словом Symmoritessa было еще одно. Emfilios. Гражданская война. Темис впервые увидела, чтобы о многолетнем конфликте говорили таким образом. Государство предложило заменить понятие «бандитская война» – пять лет ожесточенного противостояния, в котором погиб брат Темис и товарищи. С этого момента ту войну станут называть противостоянием правительственной и демократической армий. Слезы закапали на страницу, размывая буквы. Столько времени прошло, и теперь она, Панос, Катерина и многие другие будут считаться солдатами, а не бандитами. Это был огромный шаг к исцелению старых ран. Темис даже представить себе не могла, что подобное произойдет. К власти пришла коалиция, состоявшая из представителей правоцентристской и коммунистической партий, которые внесли изменения. Другие партии не соперничали с ней.
Темис взглянула на Йоргоса, спавшего в своем кресле. Жаль, что она не могла разделить с ним свою радость, но он никогда не поймет ее до конца, особенно теперь. Она села за стол и разложила газету, разглаживая складки. Темис хотелось прочесть больше новостей. Она до сих пор не могла все осмыслить.
В заметке на той же помятой странице говорилось обо всех досье на коммунистов и арестантов. Эти данные долго хранились в службе безопасности, но теперь планировалось их уничтожить. Темис знала, что там в каком-то шкафу пылилась и ее папка. Все эти годы это висело над ней словно дамоклов меч.
Сообщение было довольно кратким. Следующий час Темис занималась готовкой, и вскоре соблазнительный запах пирога со шпинатом полетел к балконной двери, сквозь открытые окна, поднимаясь этажом выше, созывая проголодавшихся детей Анны. Все это время Темис думала о том, что прочла.
Впервые за долгое время она принялась каждый день покупать газеты и скрупулезно изучала страницы в поиске подробностей. Если не находила, то немедленно бросала газету в мусорную корзину. Скоро появились новые статьи, которые сообщали о противниках подобного уничтожения. Кто-то считал это щедрым жестом прощения, другие утверждали, что такой поступок защитит пособников и доносчиков. Говорили, что в папках хранились данные о каждом шаге людей, все подслушанные разговоры и списки знакомых «подозреваемого». Казалось, что миллионы людей с радостью предоставляли крохи информации за минимальную плату. Там упоминались и некоторые министры из правительства, которые настаивали, чтобы их папки сохранили. Темис не могла больше ни о чем думать, но ничего не говорила Анне, Андреасу или Спиросу, когда те навещали родителей.
Двадцать девятого августа праздновали годовщину последнего дня битвы при Грамосе, окончания гражданской войны. Для Темис это был день гибели ее брата. Каждый год она втайне ставила свечку в церкви Святого Андрея.
В церкви никого не было, и несколько мгновений Темис стояла и размышляла, каково это – умереть в тех горах. Знал ли тогда Панос, что война проиграна? Умер ли он в муках? Сколько бы ни прошло лет, она задавалась все теми же вопросами.
В тот день была жара, и стоило Темис выйти из полутемного пространства, как солнце ослепило ее. Она не увидела, как к ней подошла пожилая кирия Сотириу, которая все еще жила в их районе. Сперва Темис услышала голос.
– Кирия Ставридис, – еле дыша, сказала та. – Кирия Ставридис! Вы слышали?
Темис остановилась:
– Слышала что?
– Они сделали это…
Пожилая женщина еле могла отдышаться, и Темис поняла, что ту переполняют эмоции.
– Не хотите присесть? – спросила Темис, подводя старушку к скамье возле двери церкви.
– Они… Они… Они их сожгли. Ничего больше нет…
Сперва Темис подумала, что та говорит о лесном пожаре. За прошедшие годы они иногда свирепствовали, возможно разжигаемые намеренно, а в такую жару пламя с легкостью расползалось по деревьям.
Кирия Сотириу пару раз глубоко вздохнула и наконец выпалила:
– Все папки исчезли. Миллионы. Их нет.
Темис догадывалась, что кирия Сотириу имела свои причины этому радоваться.
Пожилая женщина сидела там, мотая головой из стороны в сторону, словно не могла поверить в то, что услышала. Темис тоже с трудом старалась осознать это.
Спустя несколько минут Темис помогла женщине встать, и они вместе прошли до угла, где разошлись каждая своей дорогой.
Оказавшись в квартире, Темис включила радио. У нее так сильно дрожали руки, что она едва могла переключиться с обычной музыкальной на новостную станцию. Она знала, что в течение часа обязательно будет новостной выпуск. Было без десяти минут два. Темис помогла Йоргосу выпить стакан воды, затем села за стол и стала ждать.
Радиоведущий подтвердил то, что сказала кирия Сотириу. Имена, улики, записи были сожжены. В Афинах уничтожили восемь миллионов папок и еще девять по другим городам Греции. Корреспондент освещал это событие с фабрики в Элевсине, на окраине Афин, рассказывая, как папки загружали в грузовики и отправляли в печь. Там были и протестующие, желающие забрать свои досье. Для Темис это стало актом забвения. Ее окончательным освобождением. Она и подумать о таком не могла.
Той ночью жара в Афинах не спадала, и Темис легла спать чуть ли не в лихорадке.
Ей приснился яркий сон. Она стояла перед стеной пожара. Пламя взмывало в небо на сотни метров, а мужчины в комбинезонах небрежно бросали в огонь коробки с папками. Она буквально чувствовала исходящий от костра жар, когда страницы со списками имен сворачивались и взмывали в воздух, разлетаясь пеплом по ветру. Когда Темис попробовала поймать кусочек, тот испарился. Затем она увидела, как в небо взмыл целый лист. Это был снимок Паноса. Брат стоял в армейской форме, улыбающийся и сильный, его волосы выгорели на солнце, а лицо потемнело от власти стихий. Темис хотела схватить фотографию, но не успела, и та улетела прочь. Затем она увидела рисунок Алики. Ее идеальный портрет. Подруга светилась жизнью, как и всегда. Оба изображения поднялись в небо, кружась на ветру, улетая все дальше и дальше. Наконец ветер стих, и на месте огня остался лишь прах.
