Грузовик открыли, и пленницы увидели невероятную красоту Пелиона. Неподалеку росли оливковые деревья, а за ними возвышались покрытые соснами холмы и горы, протянувшиеся, сколько хватало глаз. Природа, созданная богами и нетронутая человеком. Темис стояла и любовалась. Прошедшие блеклые месяцы заставили ее больше ценить изумрудные просторы и раскинувшуюся перед ней лазурь.
Резкий голос отвлек Темис от созерцания.
– Стройся! – крикнул охранник. – И шагом марш вниз к лодке.
Женщины выстроились в неровную линию, еле стоя на ногах после часов бездействия, и поплелись к лодке, которая покачивалась на воде.
Пленницам велели зайти в воду, их одежда намокла задолго до того, как они забрались внутрь.
Впервые за все время живот Темис делал ее нерасторопной. Влажное платье прилипло к телу, утягивая ее вниз. Две женщины помогли Темис забраться в лодку. Сидя там и дрожа от холода, она заметила, что на нее пялятся. Мокрая ткань подчеркнула круглый живот. Затем внимание всех переключилось на приближающуюся береговую линию.
– Это Трикери, – буркнула сидевшая рядом с Темис женщина. – Я здесь уже была.
Другие зашептались. Темис не понимала всеобщего волнения. Пленниц сопровождал один солдат, и еще один стоял на берегу, чтобы вытащить лодку. Очевидно, побега они не ждали.
– По крайней мере, здесь есть деревья, – задумчиво сказала Темис, глядя на остров, к которому они быстро приближались. – Хуже, чем на Макронисосе, уже не будет.
Глава 17
Женщины, побывавшие на Трикери, не радовались возвращению. Казалось, они сделали шаг назад, а вовсе не вперед – к свободе. Темис воспринимала все иначе. Ей нравились цветущие деревья и нежное пение волн, бьющихся о берег. Возможно, сердцебиение малыша войдет с ними в один ритм.
Пока пленницы стояли небольшими группами и ждали указаний, Темис вслушивалась в шепот листьев на легком ветерке. На Макронисосе любой звук потонул бы среди криков и оскорблений солдат.
Взбираясь по крутому склону, прочь от берега, Темис держала за руку другую женщину. Живот вдруг показался ей более округлым, чем в начале пути.
По дороге Темис заметила монастырь. Она утратила веру в духовную защиту, но что, если эти стены могут послужить убежищем, а она окажется среди избранных, кому посчастливится жить внутри?
Но ее предостерегла женщина, бывавшая раньше на Трикери.
– Там, внутри, всегда темно и сыро. Ради всего святого, надейся, что тебя не выберут. Лучше тебе находиться на свежем воздухе.
Темис пришлось поверить ей на слово, но, когда их завели на территорию, огороженную колючей проволокой, и велели самим позаботиться о крыше над головой, она подумала: едва ли что может быть хуже этого. За несколько дней женщины соорудили самодельные жилища из камней и кусков брезента, но даже легкий ветер смог бы запросто разрушить такие хлипкие палатки. По ночам Темис мерещился детский плач.
На Трикери люди чаще проявляли доброту, чем на Макронисосе. Содержались здесь только женщины, и вскоре они стали называть друг друга аделфи, сестра, и вели себя так, будто борьба за идеалы – дело коллективное, а не личное.
Положение Темис стало всем очевидно, и другие женщины поднимали камни вместо нее. Некоторые даже делились с ней едой. Зачастую Темис воротило от тушеной фасоли и сухого хлеба, но щедрость женщин трогала до слез. Конечно, за их заботой скрывалось любопытство. Кто отец? Замужем ли она? Как назовет малыша? Каково носить внутри ребенка? Она избегала ответов на любые вопросы.
Большинство женщин были Темис вовсе незнакомы, однако выражали готовность жертвовать собой ради невинного, еще не рожденного младенца. Она стала нерасторопной, но поняла, что может отплатить другим за доброту. Деревенские женщины зачастую были крепче физически, но совершенно необразованны. Темис открыла в себе способность к преподаванию. Используя стихи и песни, которые все знали с детства, она стала учить пленниц читать и писать.
Она радовалась, видя их сосредоточенные, воодушевленные лица, покрытые морщинами, когда они впервые в жизни писали буквы: МЮ, АЛЬФА, РО, ЙОТА, АЛЬФА. «Мария!» – воскликнула одна. Когда придет время, эти самые женщины будут рядом и поделятся с ней своими знаниями и опытом.
Спустя неделю прибыл фотограф, и всех переодели в чистые вещи. Каждой женщине следовало присутствовать на групповом снимке и обязательно улыбаться. Сколько бы попыток ни потребовалось, каждое фото должно было изображать довольные лица. Правительство решило показать миру, что заключенные здоровы и сильны, а удерживают их в благих целях.
Когда Темис вручили снимок, чтобы отправить домой, она не узнала своего лица. За прошедшие два года Темис впервые увидела себя со стороны – на нее смотрела совершенно другая девушка. Волосы едва прикрывали уши (хотя мальчишеская стрижка уже отросла), лицо округлилось, на нем проступили морщины – казалось, она на десять лет старше своих двадцати четырех. Темис стояла в задней тройке девушек, и видно было только ее голову. Может, и к лучшему, что на фото ее беременность не видна.
Темис дали бумагу и карандаш.
Дорогая йайа, – написала она. – Я на острове Трикери. Здесь замечательный монастырь, в котором можно жить, и множество тенистых деревьев. Солдаты надеются, что меня скоро освободят, но я не так уверена.
На следующее утро ей вернули письмо с зачеркнутой последней фразой.
– Перепиши, – приказал охранник. – Я буду за тобой следить.
В последней версии она не лгала, но и не раскрывала своих чувств. Ее письмо той ночью увезли на лодке, чтобы потом доставить в Патисию. Темис представила, как кирия Коралис открывает конверт, как бумага делается мокрой от ее слез. Представила, как внимательно изучает фотографию Танасис, выражая надежду, что она подпишет дилоси.
В один из долгих дней, не способная передвигаться от усталости, Темис заметила, что какая-то женщина занята рисованием. Ее звали Алики, но ничего больше Темис о ней не знала.
– Что за ужасные фотографии, сплошной обман, – обронила Темис. – А вот в твоих рисунках правда!
– Мир увидит именно фотографии, – сказала Алики, делавшая набросок одной женщины.
Алики рисовала кусочком угля, который стянула из костра, на бумаге, украденной, когда они писали письма.
– Ты где-то училась?
– Совсем нет. Но мне всегда нравилось рисовать. В математике и науках я не сильна. А вот сходство улавливаю. Учителям мои рисунки никогда не нравились. Забавно, как уязвимы люди, когда видят себя глазами других.
Алики оставляла на бумаге штрихи, подмечая морщины от многолетних мучений своей модели. Однако испытания не нарушили зрелой красоты женщины, и рисунок передавал силу ее характера, сквозившую в огромных миндалевидных глазах, ярких, как у орла. Алики сумела изобразить ее решимость и гордость.
