По другую сторону арки все изменилось. Темис плелась по каменистой земле, ветер нес в лицо пыль и грязь, забивая глаза, нос и рот. По громкоговорителю делали объявления, но барабаны и трубы все заглушали.
Сощурившись и опустив голову, Темис следовала за идущими впереди заключенными. По пути она увидела, как одна женщина безжалостно хлестала другую ремнем. Солдаты со смехом следили за происходящим. Похоже, так они развлекались.
– Ты ничтожество! Слышишь меня?
Жертва сжималась под ударами, без криков и слез. От молчания она становилась еще более уязвимой.
– Eísai ethnomíasma! Ты паразит! Паразит, уничтожающий нацию.
Темис отвернулась, ощущая стыд за незнакомую женщину. Она не хотела пялиться, присоединяясь к тем, кто насмехался и издевался над бедолагой.
– Symmoritissa! – кричали некоторые. – Бандитка!
– Болгарка! – кричали другие.
Темис заметила, как перешучиваются обидчица и какой-то мужчина, поддерживающий штаны руками.
– Ты тоже воровка, – усмехался он. – Отдай мне ремень!
Женщина перестала хлестать другую и вернула ему ремень.
Все вокруг засмеялись.
Темис отвернулась и пошла дальше. Минут через десять-пятнадцать она снова подняла голову и заметила, какие холодные глаза у мужчин, идущих навстречу. Пустота в их взглядах пугала.
Группа из двадцати пленниц остановилась, все выстроились в шеренгу перед каким-то мужчиной: он собирался сказать им речь. На фоне солнца они видели лишь его силуэт.
– Добро пожаловать, – сказал он и многозначительно замолчал. – Увы, все вы отступили от естественного женского предназначения.
Говорил он глубоким и вкрадчивым голосом.
– Но вам повезло. Здесь, на острове, мы поможем вам вернуться на путь истинный. Вы признаете совершенные ошибки и раскаетесь в содеянном. Не считайте этот остров тюрьмой, скорее местом для исправления.
Ни единого несогласного возгласа. Голос казался добрым, в противовес слухам о жестокости и насилии, о которых Темис слышала за последние недели и месяцы.
Тон мужчины поменялся, бесконечная речь напоминала проповедь.
– Есть только один путь домой, только один способ воссоединиться с семьей. Он очень прост.
После этого женщины услышали новое слово. Вскоре они будут слышать его так часто, что оно станет сродни дыханию или навязчивому зуду.
– Вы все подпишете дилоси. А после вернетесь домой, где вам самое место. Семьи будут ждать вас с распростертыми объятиями.
Dilosi metanoias. Декларация искупления. Дилоси, дилоси, дилоси… Это слово будет звенеть в их ушах.
Темис такое объявление показалось нелепым. Она не собиралась раскаиваться в том, что сражалась за свои права, против режима, поддерживающего нацистов.
Указав на мыс Сунион, оратор дошел до кульминации в своей речи:
– Представьте, что вы снова на материке. Ваша совесть чиста. Вы снова женщины. Гречанки. Живые.
Он на мгновение замолчал, словно ожидал аплодисментов, потом отвернулся и зашагал к морю.
Его притворная забота о заключенных не соответствовала немыслимой жестокости женщин-охранниц.
Пленниц отвели к палатке на пятьдесят мест, потом выдали тонкие хлопковые платья, и Темис с трудом застегнула пуговицы замерзшими пальцами. Она никого не попросила помочь. На этот раз она оградит себя от боли и потерь. Не будет второй Катерины.
Потрепанная форма коммунистической армии грудой лежала за пределами палатки, и позже Темис стала свидетельницей того, как брюки, которыми она так гордилась, кинули в общую кучу и сожгли дотла.
Сперва приставленные к ним охранницы вели себя добродушно, и Темис вскоре узнала, что они сами были заключенными, уже подписавшими дилоси. Им следовало вдохновить подопечных своим примером.
Большинство женщин из палатки Темис упрямились, никто не собирался предавать свои убеждения. Многих на Макронисос перевели с Трикери, и они считали себя крепкими орешками. Эти даже выглядели иначе: солнце и ветер высекли на их лицах глубокие морщины.
Солдаты били Темис ногами и секли, а сейчас она вместе с другими женщинами была занята бессмысленным и изнурительным трудом. День за днем их заставляли перетаскивать камни с места на место.
С заходом солнца заканчивалась физическая работа и начиналось морализаторство, включая обязательное пение патриотических песен и марширование. Ежедневно они часами сидели на огромном бетонном стадионе. Невзирая на яростные ветра, хлеставшие голые скалы, внезапные ливни и град, они слушали монотонные речи. Темис больше всего ненавидела пылкие тирады, но она давно научилась прятать эмоции, делать вид, что слушает, но на самом деле не слышать. В эти часы они хотя бы могли передохнуть. Темис послушно вставала, когда требовалось петь, разграничивая мысли и действия, как делала раньше вместе с Фотини.
Женщины в палатке подбадривали друг друга.
– Никогда, никогда, никогда, – шептали они так, чтобы слышали другие.
Ночью шепот блуждал по палатке: «Никогда, никогда, никогда». Никогда они не повернутся спиной к товарищам. Никогда не забудут свои коммунистические идеалы. Никогда не подпишут дилоси.
За несколько дней Темис изучила расположение Макронисоса. Остров поделили на зоны: для тех, кто не раскаялся, для тех, кто был на пути к «возрождению», а третья – для подписавших дилоси.
«Альфа», «Бета», «Гамма» – так назывались зоны. А, B, C. Один, два, три. Пленницам сказали, что таковы шаги на пути к самоочищению, перерождению.
До ужаса уставшая, Темис плыла по течению. Вместе с тысячами других заключенных она делала все в свою смену, включая ежедневное посещение неприветливого собора, возведенного в центре острова из бетона.
– Они ждут, что мы будем молиться? – пробормотала женщина из группы Темис. – Я помолюсь за смерть наших охранников. И только за это.
Одна из женщин-стражей услышала эти слова, и больше Темис не видела пленницы.
Более изощренной формой пыток стал нескончаемый шум. Из громкоговорителя лились объявления, в лица им сыпались приказы, кричали те, кого пытали, но в некоторые дни без остановки играла громкая музыка. Песни националистов, военные оркестры, отрывки произведений проигрывали снова и снова.
Как-то ночью из палатки забрали женщину, которая спала рядом с Темис, и закопали снаружи по шею в песок. На следующее утро всем пришлось ходить мимо. Это была своеобразная форма пыток, призванная всех запугать.
После та женщина лишилась рассудка. Унижение и физическое насилие, которым она подверглась, не повлияли так сильно, как нескончаемый поток громкой музыки. Однажды ночью она встала и закричала, зажав уши руками:
– Прекратите! Прекратите! Прекратите!
