— Неделю назад.
— Уходит эпоха, — сказал старичок в красном фраке. — Пан Чечот в сорок седьмом, пан Шопен в сорок восьмом, год тому пан Бальзак, в марте пан Барщевский, теперь пан Томаш…
— Еще Белинский, — добавил здоровяк. — В сорок восьмом.
— Так, — сказал Леон. Повернулся к подошедшему охотнику. — Не соблаговолит ли пан Домашевич рассказать нам какие-нибудь столичные новости?
— Простите? — охотник вздрогнул. — Из самых последних — французский парламент отказался вносить поправки в конституцию.
— Какие поправки? — моргнул здоровяк.
— В следующем году у Наполеона заканчивается президентский срок, — любезно пояснил Домашевич. — Он просил внести поправку, разрешающую ему баллотироваться второй раз. Парламент отказал.
— Так он его разгонит! — хмыкнул здоровяк.
— Не имеет права, — отозвался гость с черной повязкой на плече.
— Право у того, у кого сила! Кто ему помешает?
— Народ, — ответил Домашевич. — Если Наполеон доведет его до крайности, будет новая революция.
— Опять? — ужаснулся здоровяк. — Только ж недавно…
— Чернь, — бросил Ошторп.
— Никого нельзя доводить до крайности, пане, — поклонился охотник. — Даже чернь.
На следующее утро Домашевич захотел осмотреть Дукору. Ошторп вызвался проводить его, взяв с собой полсотни вооруженных телохранителей.
— Пан опасается разбойников? — удивился охотник.
— Пан показывает быдлу, кто тут господин, — улыбнулся Леон. — А разбойников мы с паном и вдвоем разгоним, если вдруг появятся.
Дукора лежала на берегу Свислочи, в двадцати пяти верстах от Минска, по дороге на Гомель. Кроме усадьбы, в имение входили местечко с населением в двести душ и село с сотней крепостных. Леса вокруг имения успели изрядно свести — теперь на их месте колосилась рожь. Пастбища располагались ближе к реке, на заливных лугах, соседствовавших с болотами.
— Пан Домашевич ищет упыря? — поинтересовался Ошторп.
— Место для сегодняшней засады, — покачал головой охотник. — Нежить спугнули в последний раз, он не успел наесться.
— Пан так думает? — поднял бровь Леон. — Хлопы смогли его прогнать?
— Так. Я осмотрел тело. Счастье, что вчера не было нападения. Пан может сегодня отправить в ночное лошадей… не самых ценных?
— Мой конезавод состоит из трехсот голов! — вскинул голову Леон. — И ни единой плохой! Дукорский конный завод — один из лучших во всей Российской империи!
— Пан лучше разбирается в лошадях, — склонил голову Домашевич. — А я — в охоте на лошадиных упырей. Но я могу не уберечь жертву.
— Быдло выгонит своих коней, — пожал плечами Ошторп. — Зачем рисковать моими?
— И еще один вопрос, пан Леон, — вздохнул Домашевич. — Я могу просто убить упыря…
— А взять живым? — насторожился Ошторп. — Мне рекомендовали пана как лучшего умельца в своей области.
— Могу, — резко кивнул охотник. — Но хочу предупредить пана — слухи про прирученных упырей очень сильно преувеличены. Ездить на них не рекомендуется, а потомство почти всегда нежизнеспособно. То же, что выживает…
— Даже если одна десятая — правда, я хочу его живьем, — оборвал Леон. — У меня есть цирк. Я хочу, чтобы в Дукоре жил упырь!
Леон Ошторп настоял на помощи охотнику. Согласился обойтись без телохранителей — но одного в засаду не отпустил. Шляхтичи переоделись в охотничьи костюмы, Домашевич взял с собой саквояж, Ошторп вооружился штуцером. Едва начались сумерки, они скрытно добрались до зарослей камыша на окраине болота.
Охотник открыл саквояж. Надел на сапоги серебряные шпоры. Намотал на руку серебряную уздечку. Достал два тяжелых пистолета, с рукоятками, покрытыми благородным металлом.
— У пана серебряные пули? — шепотом уточнил Ошторп. — То пусть пан отдаст одну пистолю мне. Если увижу, что упырь удачливее, холера с ним, сам застрелю.
Домашевич колебался секунду — протянул оружие, улегся на расстеленный в траве плащ. Леон, негромко кряхтя, устроился поблизости.
Нежить нападать не спешила. От Свислочи тянуло сыростью и холодом. Неприятный ветерок шумел камышом, подчеркивая вечернюю тишину — только от села долетали приглушенные крики. На пастбище горел костер, но самих пастухов видно не было — крепостные постоянно обходили табун, стерегли своих лошадей от упыря.
— Небось, моих так не берегли, — шепнул Ошторп. — И этих-то пан советовал бояться?
— Не доводить до крайности, — поправил охотник. — Пан читал «Историю России» Соловьева? Про князя Игоря?
— Соловьева? И хорошо ли поет сия птичка?
— Весьма, — кивнул Домашевич. — В этом году вышел первый том.
— Я Карамзина читал. Не думаю, что за полвека история Киевской Руси сильно изменилась.
— Пан прав. То пан должен помнить, когда у древлян потребовали последнее, они подпилили князю мост. Никого нельзя доводить… Тише, пане.
Черная тень промелькнула над камышами. Домашевич мгновенно вскочил на ноги, стрелой помчался за огромной, величиной с голову, летучей мышью.
Ошторп во все глаза смотрел на схватку — но с трудом мог уследить за тем, что происходило.
Охотник не успел. Нетопырь подлетел к отбившейся от табуна кобыле, упал на шею и ударил крылом в висок. Подкова, венчавшая крыло, пробила череп — жертва без звука рухнула на траву. Домашевич подбежал секундой позже — схватил упыря, уже примерявшегося прокусить вену, за основания крыльев, зажал тело между колен. Летучая мышь дернулась, попыталась вырваться, дотянуться до обидчика подковами. Превратилась в стройного черного жеребца — охотник глухо охнул, сбросил уздечку с руки и накинул на упыря. Жеребец закричал, взвился на дыбы, попробовал сбросить непрошеного седока. Охотник рванул поводья на себя, ударил шпорами, не давая упырю упасть на бок и раздавить наездника. Новый вопль жеребца долетел до имения, пошел гулять над ночной Свислочью. Жеребец попытался обернуться, дотянуться до человека клыками — охотник ударил рукоятью пистолета, снова всадил шпоры. Упырь кричал, бил копытами, ржал, кружился на месте. Домашевич сражался молча. А потом черный скакун и всадник умчались в ночь.
Долетел последний крик — и все затихло.
Ошторп поднялся на ноги, подошел к месту поединка. Покачал головой, глядя на разрытую землю, — и быстро зашагал к имению.
За спиной, на трупе кобылы, рыдал пастух, повторяя:
— Чтоб ты сдох, упырь!
Домашевич прискакал под утро. Бледный — на взмыленном черном жеребце.
— Пан жив?! — обрадовался Ошторп. — Я думал, пан прямо в ад уехал! Среди ночи ксендзов поднял, и католика, и униата, до сих пор за спасение души пана молятся!
— Благодарю, — кивнул охотник. Устало спустился на землю, отдал серебряную уздечку подбежавшему старику-конюху. — Уздечку не снимать. Снимешь — он в летучую мышь обернется.
