За мной числился грешок: мелкие кражи в истории. Я был всего лишь воришкой времени, крошки вечности составляли мой будничный рацион, волшебные сказки служили наброском моей жизни при том, что я был неспособен сделать ни одной копии набело. Немудрено, что я страшно изумился, услышав от Мадмуазель Вот:
— Хочешь составить нам компанию в Агла?
Имея дело с Мадмуазель Вот, не было нужды задавать вопросы, а порой даже и отвечать. На сей раз я избрал тактику, подходящую случаю.
— Франциск I, — повела она речь, — состоял в обществе Агла, название которого происходит от кабалистического слова, бывшего в ходу у раввинов. Учения средневековых гностиков и катаров продолжали жить благодаря труду копиистов и художников-миниатюристов, затем бумагоделов и, наконец, печатников. В эпоху Возрождения вся корпорация, имеющая отношение к созданию книги, входила в Аглу. Было такое семейство Этьенов, замечательных печатников, которые во втором поколении приобщились к литературе — Робер, сын Анри, первостатейный ум эпохи, стал эллинистом, латинистом и знатоком еврейского языка. Его латинская Библия, появившаяся в 1532 году, — подлинный шедевр полиграфии.
У Этьенов были свои принципы. Девиз отца гласил: «Больше масла, чем вина». Девизом сына стало изречение из Послания Святого Павла к римлянам: «[не возвышайся;] иначе и ты будешь отсечен»
[111].
Последний трудился на совесть и даже просил Франциска I, наведывавшегося к нему, подождать, покамест он закончит вносить поправки. Но и это не все, чем удивили нас Этьены. Сын Робера был назван в честь деда. Именно второму Анри Этьену обязаны мы изданием произведений Платона, появившемся в 1578 году на греческом и латинском языках. Греческий текст сопровождался примечаниями, сделанными им самим.
А теперь, возможно, я тебя удивлю. Один из твоих товарищей по играм, Оливье де Сер, с которым ты часами возишься в глубине парка или в Посе-сюр-Сис, в замке де Белькур, вообрази себе, принадлежит к тому же роду, что и эрудит-кальвинист, о котором я тебе сейчас расскажу. Слушай же хорошенько: речь идет о неком Жане де Сере, переводчике на французский знаменитой Библии. Читая ее, ты поймешь: Библия — не книга, а целая библиотека. Мы можем быть благодарны Жану де Серу за его усилия по примирению католиков и протестантов. Поймешь ты и то, насколько нелегко желать осчастливить людей против их воли и как дорого стоят попытки их примирить. Жан де Сер был на плохом счету и у тех, и у других. Он был братом Оливье де Сера, автора «Театра сельского хозяйства», предка твоего друга. Все это так, однако не стану скрывать: перевод Жана де Сера, хоть и отличается изящным слогом, менее точен, чем перевод Марсилио Фичино, друга Леонардо да Винчи. На следующий год после появления этого перевода тот же Анри Этьен получил от Генриха III пенсион в тысячу фунтов за написание менее чем в три месяца, согласно желанию короля, текста, не утратившего актуальности и в наши дни: «О совершенстве французского языка».
Мадмуазель Вот открыла мне такую сторону личности Франциска I, которая была мне незнакома: с младых ногтей он был большим любителем рыцарских романов, которые сформировали некоторые стороны его натуры, и особенное предпочтение отдавал «Амадису Галльскому», оказавшему, как известно, немалое влияние на автора «Дон Кихота». Франциск I покровительствовал людям искусства, в частности Клеману Маро, когда на того ополчились разом и судебные инстанции, и теологи. Меня завораживал период истории, когда в соперничество друг с другом вступили два выдающихся суверена: Франциск I и Карл V. Они правили в одно время: первый с 1515 по 1547 год, второй — с 1516 по 1566 год. Иностранная политика Короля-Рыцаря также не могла оставить равнодушным меня, сына дипломата. По душе пришлось мне то, как наихристианнейший король заключил союз с папой, и то, как посмеялся он над разделением нового света, осуществленным Испанией и Португалией с помощью заключения договора в Тордесильясе в 1494 году: с убийственной иронией он назвал его «завещанием Адама».
Мир литературы может быть счастливейшим из миров. Так считала Мадмуазель Вот. Для начала она объяснила, как мне повезло — ведь я получил воспитание в доме, где проживали в свое время известные знатные дамы: от Марии Стюарт до Маргариты Наваррской, от Анны Бретонской до Луизы Савойской. Она убедила меня, что Возрождение было эпохой, поднявшей талантливых женщин на высоту: Кристина Пизанская, дочь итальянского лекаря и астролога, служившего Карлу V, стала первой женщиной-литератором; Анна Бретонская, имевшая собственный галиот на Луаре и свору из двадцати четырех собак, бывшая выдающейся читательницей, страстно погружалась в чтение тех трудов, которые ее муж привез из итальянского похода; Сюзанна Эркер руководила монетным двором Кутна Хорса под Прагой; Елизавета I стала одним из величайших английских монархов; Софья Палеолог, супруга Ивана III, знакомила Москву с итальянским Возрождением; а леди Маргарет Бофор, мать Генриха VII, основала в Кембридже два колледжа и оказывала покровительство английскому первопечатнику Уильяму Кэкстому. Маргарита Шотландская с таким почтением относилась к литературному таланту, что однажды, увидев придворного поэта, уснувшего в проеме окна, поцеловала его в уста. Эпоха Возрождения в пересказе Мадмуазель Вот не казалась мне такой уж далекой, а страсти той поры так уж отличающимися от современных. Непонимание, репрессии были уже тогда: Маро, переводивший Виргиния, осужден за лютеранство, Сорбонна выступила против Рабле. Да и в отношении любовных историй — что тогда, что сейчас, одна и та же песенка. Агриппа д’Обинье влюбляется в замке Тальси в Диану Сальвиатти, племянницу Кассандры, эгерию Ронсара. Она исполняет для молодого поэта музыкальные произведения, он посвящает ей не меньше шести тысяч стихотворений.
Мадмуазель Вот было присуще умение окрашивать добродетель в привлекательные тона, что она и продемонстрировала, поведав мне, как Оливье де Сер, агроном из Ардеш, в восемнадцать лет взялся за перо. Он приехал в Париж в год Нантского эдикта. Его брату Жану предстояло стать историографом Генриха IV. У первого было шесть детей, у Жана — семь. Когда один брат скончался, второй принял на себя все заботы о его потомстве. Услышав эту историю, я подумал: «Надо же, прямо команда регбистов». Поведала она мне и о том, как Карл VIII по приезде в Венецию был встречен юными девами, приветствовавшими его на латыни. И все же не скажу, что моя наставница так уж бесповоротно отдавала предпочтение молодости, и то сказать: Леонардо создал «Джоконду» в пятидесятипятилетнем возрасте, и до самого конца — до девяноста лет творил Микеланджело. Она преклонялась перед творческими личностями, но не была слепа и отдавала себе отчет в их недостатках. Так, она считала Микеланджело человеком не совсем в своем уме, ведь он не присутствовал на похоронах своего отца из страха соскучиться, а на фреске «Страшный суд» в образах демонов изобразил врагов.
Чего только не узнал я от своей старшей наперсницы: и что поэт Жерар де Нерваль, подверженный фетишизму, приобрел кровать Маргариты де Валуа, и что слово «Возрождение» впервые вошло в обиход в 1820 году благодаря Бальзаку, и что одаренный и неподражаемый Пико де Ла Мирандола, говоривший на двадцати языках, умер в тридцатилетнем возрасте, унеся с собой в могилу чуть не все знания своей эпохи, и какое влияние оказал Сведенборг на Бальзака, и каким образом герцог де Шуазёль поддержал миниатюриста из Амбуаза Клода де Сен-Мартена, и о трудах Сар Пеладана, и о Станисласе де Гайта. Она дала мне почитать сочинение Артюра Рембо, написанное им в четырнадцать лет — прошение Людовику XI об освобождении Франсуа Вийона из тюрьмы Шатле, написанное от лица Карла Орлеанского.
