— Если дочка Рене, перед тем как исчезнуть, о чем-то тебе сообщила, самое время привести в исполнение ее завет. Насколько я ее знаю, она предложила тебе нечто весьма смелое. Будь осторожен.
Тысячи вопросов роились в моем мозгу, возникло ощущение, будто я не принадлежу себе, что со мной происходит нечто небывалое. И тут голос, исходящий из сомкнутых уст Мориса, произнес первые слова утешения:
— О мир, отчего ты не желаешь открыться? Отчего не устремляешься в глубины своих великих гротов и морских пучин, дабы не являть более небу своего безжалостного лика?
Впервые слышал я сетование того, кто стоял на недосягаемой высоте. И делал он это для меня.
На следующий день я отправился к шлюзу, повернул ручку тайного механизма, как показала Арабелла, проник в грот и услышал голос Леонардо, мечущегося, как и я, между страхом перед пропастью и притяжением, исходящим от нее: «Подталкиваемый яростным желанием, нетерпеливо стремящийся увидеть размах необычных и разнообразных форм, которые вырабатывает коварная природа, пройдя на некотором расстоянии под нависающими скалами, я добрался до входа в огромную пещеру и остановился на миг в изумлении, поскольку не подозревал о ее существовании; согнувшись, касаясь левой рукой колена, вошел я и ощутил вдруг внутри, несмотря на царящую там кромешную тьму, прилив двух чувств: страха и желания — страха перед мрачной пещерой, таящей в себе угрозу, и желания увидеть, не содержит ли она каких-либо чудес…»
Так траур по любимой вывел меня, против моей воли, к свету созидания. Передо мной было изображение Девы Марии с Иисусом, Святого Иоанна Крестителя и ангела: казалось, они приглашали войти. Было что-то непередаваемо-тревожное, построенное на нюансах, в том, как соотносились между собой персонажи на полотне. Это и было сокровище, которое я искал.
Я ожидал, что обнаружу либо «Обнаженную Джоконду», пять веков назад исчезнувшую в Кло-Люсе, либо сундук с меровингскими серебряными денье, заложенными в землю в 505 году нашей эры в память о встрече короля франков Хлодвига и короля визиготов Аларика на Золотом острове в Амбуазе. Мог ли я догадаться, что тут таится нечто более великое! Сокровище, свалившееся на меня, было ценно своей духовной красотой. Глубоко залегающая под землей пещера, куда я проник благодаря Арабелле, и была тем самым гротом, в котором царила безмятежность Мадонны.
Надо мной был за́мок, над ним — небо, а передо мной Мария, сидящая на коленях своей матери, Святой Анны, она протягивала руки к Иисусу, игравшему с ягненком
[106]. Лица находились на одной линии, а плечи взрослых образовывали треугольник, вершиной которому служила голова Иисуса и ягненок. Я как-то сразу понял, что означают слова воздушная перспектива — прием, изобретенный Леонардо, при котором цвет составляющих полотно элементов меняется в зависимости от расстояния. Обычно по мере удаления к горизонту изображение становится более размытым, холодным или окрашивается в синий цвет, благодаря чему Леонардо добивался эффекта расстояния и сообщал своему творению глубину. Только теперь я по-настоящему понял слова Тосканца: «Наука живописи до того божественна, что превращает дух художника в нечто сродни духу Божьему».
Стала мне до конца понятна и молитва художника: «Да соблаговолит Господь, свет всех вещей в мире, просветить меня, дабы я достойно изобразил свет».
Глава 43
ДЕНЬ, В КОТОРЫЙ САДОВНИК ПОСЕЯЛ СМУЩЕНИЕ
В тот день, когда у жены Кларе началась агония, Морис в моем присутствии неожиданно произнес:
— Давно пора.
Весьма удивившись, я недоверчиво уставился на него. Он не стал ничего объяснять. Я бросился к Кларе, чтобы выразить Сьюзи свою привязанность, но ее уже отвезли в больницу. Сам Господин Кларе, как сомнамбула, слонялся по двум крохотным комнаткам, бормоча что-то себе под нос. Я вернулся к Морису, твердо решив добиться от него правды. Он показался мне выше обычного в воскресном платье: черном пиджаке, местами лоснящемся, темном жилете и серых брюках. Я никогда еще не видел его таким франтом и с трудом узнал.
— Готов к погребению, — заявил он мне.
Мне показалось, он малость спешит, но я знал: по части ритма времени и чередования событий он даст фору любому, и заключил из этого, что Сьюзи подошла к своему жизненному пределу.
Часто — вы, наверно, тоже это заметили, — только чья-то смерть подвигает взрослых на разговор с детьми. Вот и Морис без всяких околичностей выложил мне все, что накопилось у него на сердце:
— Я никогда не уважал жену Кларе, поскольку она бросила его в самый тяжелый момент его жизни.
Впервые Морис разговаривал со мной, как мужчина с мужчиной, прежде он обращался со мной как с ребенком, пусть и с тем уважением, которым удостаивают хозяйского сыночка. Меня возмутила такая постановка вопроса. Как такое чудесное создание, как Сьюзи, могло оставить обожаемого человека, как можно вообще обманывать мужа? Это не укладывалось у меня в голове. Но закоренелый холостяк себе на уме стоял на своем, как знать, не руководствовался ли он соображениями, которые были мне неизвестны, чтобы быть так резко настроенным против Госпожи Кларе:
— Я же тебе говорю, она никогда не была достойна его.
И тут разочаровавшийся в жизни человек с мозолистыми руками накрыл пятерней мое плечо, чего никогда прежде не делал. Не знаю отчего, но я почувствовал: все же что-то стоит за словами Мориса, не станет же он говорить так ни с того, ни с сего, и в этот миг я вспомнил одну фразу Госпожи Кларе, которую она обронила, рассказывая о непреодолимой ревности, которую муж в ней вызывал:
— Когда он причинял мне боль, мне больше всего нравилось видеть, как он умирает на сцене, особенно в «Тоске», там певица вонзала ему в живот кинжал!
— Если и есть в этом доме замечательная женщина, помимо твоей старой тетки, у которой я служил прежде, и Госпожи твоей матушки, человека добрейшей души, так это Мадмуазель Вот, которой Кларе обязан всем. Теперь тебе пора узнать правду. Когда Господин Кларе вернулся с фронта, в Париже его ждала плохая новость: танцовщица бросила его. Судьба снова ополчилась на него! После войны был дан большой концерт, чтобы приветствовать его возвращение на подмостки. Но голоса-то у него не стало! Это было большое горе. Он решил покончить счеты с жизнью. Сказано — сделано: взял да и отравился. А Мадмуазель Вот спасла его и обратилась ко мне с просьбой отвезти его в Турень на телеге. Выхаживала его неделями. В жизни, знаешь ли, можно много всяких оскорблений перенести, и ничего, но если уж ты лежачий, то удар по тебе, да еще такой, какого не ожидаешь, валит наповал. Этот человек, считавший, что он вернулся из ада, был сражен двойным ударом: потерял любимую и голос. Ты не можешь себе представить, что сделала для него Мадмуазель Вот. Среди ее знакомых был известный парижский журналист, так вот ей удалось убедить его посвятить Кларе статью, которая появилась на первой странице газеты «Ле Тан». Над целыми пятью колонками шел заголовок: «Самый прекрасный голос Франции, отданный Нации». В статье восхвалялся герой и пример для всей страны. Читатели узнавали об оперном певце, которого ждало большое будущее и который пожертвовал всем ради Отечества.
