Все эти предметы, стекавшиеся к мадмуазель Вот со всех концов света и из разных эпох, были достойным обрамлением для нее самой. Ее манера разговаривать, без предупреждения и перехода перескакивая с одного на другое, производила то же впечатление, что и отведенные ей покои. А привычка выдавать серьезные суждения в виде неких выражений, содержащих квинтэссенцию ее мыслей, обладала в моих глазах неизъяснимым шармом. Она не говорила «Здравствуй», а бросала в лицо сентенции и фразы самого невероятного рода.
В этот раз ей вздумалось провести со мной беседу о Якове I Шотландском. Он знал толк в искусстве, любил застолья и пантагрюэлические попойки, верил в колдунов и прочий вздор. Однако, когда он выпустил огромный трактат по демонологии, в котором с замечательным знанием предмета перечислил все ипостаси Лукавого, придворные перестали отпускать по его поводу шутки. Себя он воспринимал не иначе, как генерала, спутника Макбета, которому три гадалки нагадали: «Будешь не королем, а отцом короля». Такова же была судьба Марии Стюарт, — напомнила мне Мадмуазель Вот. Она умерла, не получив английской короны, но, по иронии судьбы, стала матерью короля. Трагедия «Макбет» была поставлена в придворном театре во время празднества в честь визита короля Дании, свояка Якова I, в 1606 году.
У Мадмуазель Вот был прямо-таки дар с поразительной скоростью менять сюжет разговора. Следующий, о ком она вдруг завела речь, был Рудольф Габсбургский, скончавшийся в Праге.
— Он принадлежал к нетрадиционной ветви религии, отказался исповедаться перед смертью. При нем наступил золотой век Праги. Он пригласил Тихо Браге
[81], который носил протез — золотой нос, поскольку свой он утратил в юности в дуэли, затеянной с целью выяснить, кто лучший математик — он или его противник. Последний год жизни императора был окрашен в трагические тона: умер его любимый лев, затем его ноги поразила гангрена, от чего они разбухли так, что с них нельзя было стащить сапоги. Таким был конец этого гуманиста, меланхолика, любителя эзотерики.
Я осмелился прервать рассказ Мадмуазель Вот, поинтересовавшись, что такое эзотерика.
— Это слово означает любое знание, которое передается из уст в уста лучшими из адептов. В эпоху Возрождения настойчиво утверждалось, что существует связь между Сатурном, Меланхолией и гениальностью. Император Рудольф предпочитал интересоваться науками, искусством, оккультными знаниями, алхимией и магией. Он мастерил часы. Надо бы объяснить тебе еще и что такое алхимия — способ улавливать энергию и уметь ее сохранять. Зародившись в Александрии примерно в первые века нашей эры, алхимия была воспринята арабами и через них дошла до Запада приблизительно в XII веке. Тогда много говорили о сере, соли и меркурии. Как-нибудь дам тебе почитать «Бегущую Аталанту» — труд, опубликованный уже после смерти Рудольфа, в 1616 году, рассказывающий историю греческой принцессы, решившей, что она выйдет лишь за того, кто одолеет ее в беге. Подумай хорошенько и ты поймешь по прочтении этой притчи, что из себя представляют поиски философского камня, — проговорила Мадмуазель Вот и смолкла так же внезапно, как и заговорила.
Я уже не удивлялся ее манере вести беседу: она не говорила, а строчила, будто пулемет, а потом вдруг надолго замолкала. В эти минуты она перебирала различные сюжеты и, стоило ей нащупать подходящий, снова принималась говорить.
— Я бы не хотела, чтобы ты в розовом свете воспринимал Пьера Ронсара. И не потому, что он делает такой слащавый зачин:
Пойдем, возлюбленная, взглянем
На эту розу, утром ранним
Расцветшую в саду моем.
Она, в пурпурный шелк одета,
Как ты, сияла в час рассвета
И вот — уже увяла днем
[82].
И не потому, что для него поэзия — не мистическое искусство, чье предназначение — докапываться до скрытых причин, движущих миром. Он пишет в 1560 году по поводу Нострадамуса: «Как античный оракул он предсказал большую часть того, что нас ждет». В 1562 году Ронсар сочиняет «Речь о нашем времени». В том же году, в июле, в Туре убиты и брошены в Луару двести протестантов. Годом позже по окончании первой религиозной войны, подписан Амбуазский эдикт о замирении. Утверждать, что насилие в те времена — лишь проявление божественного гнева, и пытаться нас в этом убедить…
Мадмуазель Вот злоупотребляла курением. Курила она с помощью мундштука из пожелтевшей слоновой кости. Она без конца советовала мне: почитай то, почитай это. У поэта Агриппы д’Обинье
[83] ей больше всего нравились «Трагические поэмы», ей по нраву был этот умерший молодым поэт, чье бесстрашие спасло ему жизнь во время религиозных войн. Враги, пленившие его, вознамерились его казнить, если только он не спляшет перед ними так, что им захочется оставить его в живых. Никогда еще танец, от которого столько зависело, не был таким веселым… Та же Мадмуазель Вот поведала мне, как Леонардо в садах Ватикана выпустил на глазах изумленных прелатов серебряную ящерицу, превращенную им в дракона.
Меня поражало обилие старинных, тонкой работы скатерочек и салфеточек, имевшихся у Мадмуазель Вот. Откуда все это взялось? Мой немой вопрос не остался без внимания.
— Мне их привезли с Кипра. Сказали, что Леонардо побывал там и вроде бы на них воспроизведены геометрические мотивы, начертанные его рукой. Попробуй разузнать, не на Средиземноморье ли провел он два года, о которых его биографам ничего не известно. Не имея доказательств, кое-кто думает по традиции, что Леонардо находился с 1483 по 1485 годы в Египте в качестве военного инженера на службе султана и приобрел там некоторые герметические знания. Так где же он был — на Кипре или в Египте? Не способствовал ли его путешествию прославленный генуэзец, адмирал Дориа
[84], которого Леонардо упоминает в своих записях, не он ли помог ему совершить побег в Египет?
Порой случалось так, что мне было трудно уследить за ходом мысли Мадмуазель Вот. Как ни старался я побольше читать, ночи напролет не смыкая глаз, мне не удавалось сложить непростой пазл ее знаний, фрагменты которого она подавала мне лишь в виде разрозненных частей. Делала ли она это нарочно? Мало мне было скучных заданий, полученных в школе на лето, а тут еще все эти головоломки, которыми она меня озадачивала! В конце концов я перестал понимать, в каких уголках ума помещать обрывки знаний, которые она бросала мне, как бросают кусок оголодавшему псу. В голову лезла фраза Шекспира: «Мы из того теста, из которого наши мечты». Она не соблюдала ни хронологию исторических событий, ни степень их важности по отношению друг к другу, но, как ни странно, все сказанное ею было достойно серьезного к нему отношения. Когда наступило время чаепития, она без обиняков открыла мне, чем является третья фигура Золотого руна: Философ в пурпурном плаще и зеленом колпаке, и добавила, желая приобщить меня уж и не знаю, к чему:
