Луара, истинно французская река, последняя неукрощенная река Европы. Английский художник Тёрнер с кистью в руке спустился по ней, когда ему было пятьдесят шесть и он в шестой раз путешествовал по Франции. Он удостоился замечания Джона Рёскина: «Я недооценил, что главным в творчестве Тёрнера были реки Франции, а вовсе не города. Он был первым, кто сумел изобразить красоту косогора». Позднее такое же путешествие по воде совершит и американский писатель Генри Джеймс и оставит нам такое описание Амбуаза: «Небольшой городок с белокаменными домиками, который стоит напротив великолепного моста и опирается на что-то вроде скалистого подножия, над ним возвышается темная громада замка. Городок так мал, скала так велика, а замок так величественен и высок, что домики, прилепившиеся к подножью скалы, напоминают крошки, упавшие с богатого стола»
Время от времени покидая Турень, мы отправлялись в самую прекрасную деревню Франции — Канд-Сен-Мартен, стоящую в месте слияния Луары и Вены, чтобы оттуда спуститься вниз по реке до Энгранд-сюр-Луар; это путешествие по реке занимало у нас несколько недель, а совершали мы его на «Учебном плоту», сколоченном четвертым членом братства, которому вскоре предстояло пополниться сестрой.
Путь наш лежал мимо замка Монсоро, в котором столько довелось пережить героине Александра Дюма, нам встречались деревянные парусники, пахнущие льняным маслом, которые называются опрокинутыми плоскодонками: у самых шикарных из них корпус из дуба, борта обшиты кедром, а остов из лиственницы. Говорят, будто изобрели их голландские рыбаки. Вот уже Канд остался позади, нужно пройти под Сомюрским мостом, а это вовсе не так просто, поскольку обвалившиеся с него камни затрудняют проход, да и река в этом месте мелковата. После этого придется искать островок, или ложбинку, или небольшой пляж, где можно остановиться на ночлег. На нашем плоту имеется ящик, в котором хранится провизия, в том числе раблезианские мучные лепешки, нашпигованные мелко рубленой и жареной в сале свининой, а также козий сыр «сентмор». Какое удовольствие уписывать все это под белое вино! Однажды мы разделили его с наядами, встреченными на одном островке, эти рейнские богини поднимались по Луаре в каноэ. На следующее утро, «в час, когда белеет все окрест», мы отправились дальше и долго-долго плыли мимо рыбацких хижин, горделивых замков, позолоченных виноградников, синеватых лугов, покуда не завидели королевское аббатство Фонтевро
[78], некрополь Плантагенетов.
Плот наш водоизмещением восемь бочек по восемьсот литров имеет вполне презентабельный вид, он оснащен креслом Дагобер, привинченным посередине, лазурным навесом и голландскими килями. Кресло предназначается для нашей матушки, которую мы окрестили «королевой вод»: сидя в нем, она вглядывается в берега, мимо которых мы плывем, а мы, семь ее сыновей, работает веслами.
Тишина нарушается лишь криками птиц, которые носятся мимо и чиркают крыльями по воде… Мы в царстве лососей, бешенок, карпов, линей, пепельных цапель и диких уток. В этом месте реки плот не приходится тянуть с помощью неверских быков, это и не устье. Скоро, скоро Нант — конечный пункт нашего путешествия. Здесь царство Луары, дикой реки, банта, завязанного на корсете замков.
Глядя с берега на наше плавсредство, старые лодочники нет-нет, да и поднимут за нас чарки и заведут старинную песнь. Даже простые рыбаки с берегов самой длинной французской реки горды тем, что так прекрасна их речь. Маневрируя на своих суденышках в сомюрском порту Сент-Илер-Сент-Флоран, они наделяют их живописными именами вроде Встречный ветер. Имея небольшую плоскодонку или какой-нибудь плотик, неравнодушный к воде человек пользуется Луарой и добывает неплохую прибавку к своему рациону в виде судака, угря, лобана и плотвы. Это прекрасная закуска под сухое вино, производимое из местного винограда, — сомюрское, пенящееся мелкими золотыми пузырьками. Хитроумные речные жители, давая названия своим посудинам, вкладывают в них все: свою особость, свой характер, свои пристрастия: Так себе заработок, Придите, посмотрите, Вот ведь могу, Вас не касается. Вспоминается мне один художник с берегов Луары, воспевавший красоту берегов с террасы своего дома, глядящегося в реку. Он перечислял все самое лучшее: молитва к Пресвятой Богородице, птиц, покой, заросли цветов, здешние любовные истории, мечты, горести, зеленые дали, куда ныряют ласточки… А затем, показывая мне свои полотна, рассказывал о Луаре своего детства и первого выбора, Луаре, отражавшей его дом, что покрываясь мхом, прячет наше счастье.
С террасы усадьбы Бо-Риваж в Сен-Мартен-де-ля-Пляс я декламировал поэму, которую любил больше других, ту, в которой Шарль Пеги описывает путь Жанны д’Арк:
Вдоль холмов и долин, словно свечи во храме,
Кто-то щедрою дланью замки расставил.
В окружении верных вассалов своих
Королева Луара течет мимо них.
Больше ста этих замков — поистине, двор —
Многократно нарядней и краше дворцов:
Впереди выступает красавец Шамбор,
А за ним Сент-Эньян, Амбуаз, Шенонсо.
Мне ж милее один, он вознес свою тень
Выше замка Азе, выше замка Блуа
И террасы, с которой, закончив свой день,
На закат любовался король Валуа.
Тоньше шпиль, легче свод, будто Божья награда,
В камень кружева вязью вплетает года,
Посреди несравненного Франции сада
С ним и слава и гордость пребудут всегда.
[79]
Глава 27
НЕ СЛИШКОМ СОЛЕНЫЙ ВКУС ЛУАРЫ
У Луары талант: подминать под себя время. Все, кто ее любили когда-то, кажутся современниками тем, кто любит ее ныне. Когда проплываешь мимо руин замка короля Рене в Пон-де-Се, представляешь, как он сидит себе возле зарешеченного окошка и смотрит на реку. Верно, ему надоело видеть одних рыбаков, вот он и придумал праздник: раз в год дочери рыбаков садились в лодки, доплывали в них до середины реки и бросали сети, а государь ждал их на берегу с наградой для той, что проделала это ловчее других; она дарила королю свой улов и нарекалась «королевой бала»; в тот же вечер король торжественно отведывал рыбу избранницы во время застолья, а иногда получал впридачу и девичьи поцелуи.
Более всего нравилось мне нескончаемыми днями, проведенными на воде, определять происхождение инородных тел, встреченных на всем протяжении реки, вроде вкуса соли на гальке — согласитесь, самого прекрасного приглашения к путешествию. Мне посчастливилось даже обнаружить ракушки — видно, море вело когда-то наступление на крепостные стены замков, а помогал ему в этом смелом начинании западный ветер «галерн». Вскоре должен был наступить период, когда река станет судоходной и конвои из пяти-шести небольших одномачтовых судов начнут спускаться по реке до Нанта. Я воображал себе: дно Луары выложено ракушками, вздумай океан вторгнуться в нее, накрыть ее морской водой от Сен-Мало до самого Блуа, ему не составит труда это сделать, почва уже подготовлена. Оказалось, я недалек от истины: ракушечный песок и впрямь был оставлен океаном, что означало: здесь когда-то было море. Виктор Гюго не преминул откликнуться на этот факт: «Самое живописное и грандиозное в Луаре — огромная стена, состоящая из песчаника, жернового камня и гончарной глины, которая предстает взору от Блуа до Тура невообразимо разнообразной — то в виде скалы, то в виде английского сада с деревьями и цветами, увенчанного впридачу созревающими виноградными лозами и каминными трубами, из которых идет дымок, она продырявлена, как губка, и похожа на муравейник».
