— В первый час дня воздух до самого горизонта заполнен дымкой, облака имеют розоватый оттенок.
Так говорил голос на рассвете. Голос моего Учителя.
Глава 19
МОРИС, ХОЗЯИН ПОДЗЕМЕЛИЙ
Морис, человек закрытый в силу недоверия ко всему и вся, перед нами, детьми, сложил оружие. По всей видимости, взрослые его чем-то очень разочаровали, и потому радовался он только в присутствии юного поколения семьи. Сын богатого крестьянина из Амбийу, превратившийся в тощего молодого человека, на которого девушки не обращали внимания, в годы войны попавший в плен к немцам и отправленный батрачить на ферму в Баварии, он со временем стал поваром, ревностно охраняющим свою территорию от посягательств кого бы то ни было, в том числе и женщин; человек авторитарного склада, он не смог устоять только перед хитростью хозяйских детей. Чего мы только не вытворяли, чтобы подшутить над ним. Зажав тряпку в правой руке, он бежал за нами, надеясь догнать и дать взбучку, и грозил словами, вышедшими из употребления: «Ах вы, маленькие шалунишки!», стоило ему раскрыть очередную нашу проделку. В нем, к примеру, жил неизбывный страх перед жандармами, а мы, напялив каски, внезапно появлялись у низкой изгороди под окнами кухни, а то еще переодевались в «инженеров» и являлись к нему якобы по срочному делу, оглушая его техническими терминами (это было время, когда у всех на устах были приливная электростанция Ранс и мост Танкарвиль), смысл которых он силился понять, нахмурив брови. Не признав нас в назойливых посетителях, толкующих ему о последних достижениях науки и техники в «докосмическую эпоху», он был вынужден вежливо выслушивать ту белиберду, которую мы несли. Надо сказать, испугать его было нетрудно, он боялся всех — иностранцев, представителей власти. Уважительно относясь к хозяину дома — он служил еще его старой тетушке, — Морис умел быть полезным без угодливости и лести и при этом оставаться самим собой, сохранять присущую ему наивную хитрецу, а также некие закоулки души, куда не допускал никого, — этакий тайный сад, закрытый от посторонних глаз, где безраздельно хозяйствовал, окруженный гениальным беспорядком, образовавшимся от нагромождения старых кастрюль, коробок из-под мыла, горшков с отбитыми краями, продырявленных леек, груды хлама, которым была завалена некогда такая просторная кухня. Это был беспорядок, нарочно задуманный и организованный им, причем таким образом, чтобы никому было не повадно совать куда не следует свой нос. Дабы выстроить подобный заслон, преграждающий путь к дорогому для него мирку, он проявил недюжинную сметку, и, по крайней мере, здесь был безраздельным хозяином.
Ему были присущи удивительная нежность, какая бывает у холостяков, смирившихся с тем, что вот не дал Бог своей семьи и детей, а также кипучее крестьянское негодование: мол, что ты будешь делать, не дает земля того, что от нее ожидаешь. Его обостренные черты и весь облик, словно вырубленный топором, подбородок в виде галоши, который мы без всякой снисходительности сравнивали с теми гротескными деталями лица, которые вышли из-под карандаша Леонардо, — все это уходило на задний план, стоило его лицу расплыться в улыбке: тогда он начинал напоминать блаженного. Морис… до чего же мало мы о нем знали. Как-то раз, когда он раскрыл душу, что бывало крайне редко, узналось разве то, что у него был сводный брат, как и у Леонардо да Винчи, да еще изо дня в день мы убеждались, что он неутомимый труженик. Было известно: порой он покидал свой пост на замковой кухне и в одиночестве отправлялся в глубину сада, где восстанавливал в часы сиесты свои силы под таинственной секвойей — деревом, которое он любил больше всего на свете. Моего отца, кажется, раздражал этот подчеркнутый захват подвального этажа человеком, чье почтительное обхождение и смиренная повадка на первый взгляд должны были свидетельствовать о полнейшем подчинении. Но можно ли было что-нибудь поделать с этим убеленным сединой слугой? Он принадлежал обстановке, соблюдал негласные правила, которые лучше было оставить в покое, и главное — был так ласков с детьми, так им по-собачьи предан и так по-волчьи требователен, что вряд ли кто-то лучше него справился бы с уже начинающими показывать зубки волчатами. Но при всем при том он знал свое место. Было две территории, где он был полновластным хозяином: кухня и небольшой кусок земли в глубине парка. Там он копал, полол, обрабатывал междурядья, делал насаждения, в которых никто кроме него не мог ничего понять, но все это сугубо вокруг секвойи, в тени которой располагался на отдых. Однако дальше, чем падала тень от этого огромного раскидистого дерева, он не допускался, имелась граница, за которой находился его заклятый враг: садовник американского дядюшки, чьи величественные партеры и вылизанные аллеи были Морису что нож в горле, во всяком случае, казались вечным укором. Садовник американского дядюшки прозывался каким-то рыбьим именем, и Морис клял его на все корки по сто раз на дню, наделяя его всеми смертными грехами: и лжец-то он, и вор, и опасный хищник, одержимый одной страстью — увеличить территорию американского дядюшки за счет хозяина поместья, того, кому служил он сам. Садовник, Господин Треска́, голубоглазый, веселый человек, в открытую потешался над гневливым поваром. На театре боевых действий он трудился над усовершенствованием своего восхитительного парка, демонстрируя англо-саксонское превосходство знатока над деревенщиной. Морис был просто пигмеем по сравнению с обладателем знаний в области садово-паркового искусства и все же предпочитал все делать по-своему: по старинке копался в земле, так как то делалось его дедами и прадедами, и ничего не перенимал у состязателя — денди и виртуоза своего дела. Морис честил на чем свет стоит этого фата, оставаясь в душе крестьянином и отчетливо понимая, что все равно хозяин этой земли он, а не всякий заезжий молодец.
Однако я подозревал, что жизнь Мориса, этого грубоватого простака, отнюдь не так проста, как кажется. Да и одно замечание Мадмуазель Вот насторожило меня. Вот что она сказала: «Не знаю, заметил ли ты, но порой голос Мориса меняется до неузнаваемости. Трудно признать в нем его обычные астматические нотки. Да и акцент вроде бы появляется. Я обратила внимание: это происходит тогда, когда он произносит фразы Леонардо да Винчи. Порой мерещится — говорит не он, а сам Леонардо».
Глава 20
ТРИНАДЦАТЬ ЧЕЛОВЕК ЗА СТОЛОМ, ВКЛЮЧАЯ ПРЕДАТЕЛЯ
В «Тайной вечере» Леонардо да Винчи за столом собралось тринадцать человек, включая предателя. Господин Кларе вконец меня смутил, объясняя, что дурные черты Иуды были преувеличены и что, на его взгляд, тот был так прекрасен, что вызвал зависть у Иоанна. Но больше всего меня потрясло само число — тринадцать, ведь мне как раз исполнилось тринадцать. Тринадцать лет — созидательный возраст, когда уходящее детство более не в силах сдерживать таланты, рвущиеся из личности человека.
Леонардо да Винчи, внебрачный сын сера Пьеро, богатого стряпчего и земельного собственника, человека весьма уважаемого во Флоренции, именно в этом возрасте впервые проявил свой артистический талант. Рассказывают, что сер Пьеро убедился в его одаренности, когда Леонардо украсил круглый щит фигуркой дракона. Вдохновившись рисунками лягушек и ящериц, Леонардо сумел воспроизвести на поверхности щита столь реалистическую композицию, что его отец был потрясен. Тринадцать лет — возраст, когда в человеке просыпаются всевозможные таланты. В 1465 году Леонардо определен в подмастерья к флорентийскому художнику, скульптору и золотых дел мастеру Андреа Вероккьо, одновременно с ним у того обучаются Боттичелли, Перуджино и Лоренцо ди Креди. Через шесть лет одаренного юношу примут в корпорацию художников. Вазари пишет, что, увидев ангела, написанного им для полотна «Крещение Христа», «никогда больше Андреа не хотел прикасаться к живописи, считая обидным, что у мальчика больше мастерства, нежели у него».
[53] В том же, тринадцатилетнем возрасте впервые услышала голоса и Жанна, дочь Жака д’Арка, и Изабель — это произошло в лесу в Домреми, подле дерева фей. «Господь говорил со мной. В первый раз я очень испугалась. Случилось это около часа пополудни, летом, в отцовском саду, накануне я не постилась».
