Меня раздели догола,
Когда ввели в тюрьму;
Судьбой сражен из-за угла,
Низвергнут я во тьму
[47].
Слава богу, пять дней спустя моего друга освободили. Помню, как пошел встречать его и как иронично принял его Поль Леото
[48], когда мы пришли к нему знакомиться. Он пошутил: «Ну что, Аполлинер, как здоровье?»
[49] Не возникло желания даже улыбнуться.
Не помню, рассказывал ли я тебе, как закончилась вся эта история. Венсан Перуджа в течение двух лет прятал «Мону Лизу» в своей квартире на улице Лопиталь-Сен-Луи, в чулане. А потом ему удалось вывезти ее в Италию — он отправился в свадебное путешествие на родину со своим любимым произведением, мечтая вернуть Флоренции шедевр да Винчи. В 1913 году к флорентийскому антиквару Альфредо Жери, к его великому удивлению, заявился молодой человек — исхудавший, плохо одетый — и предложил ему за пятьсот тысяч франков «Джоконду». По его словам выходило, что он хочет «вернуть шедевр Леонардо да Винчи городу Флоренции, который ему, то есть шедевру, вообще не стоило никогда покидать». Осторожный Жери назначает посетителю новое свидание и тотчас предупреждает Поджи, директора музея Уффици. Вместе наведываются они в номер гостиницы «Триполи», где их глазам предстает «Джоконда», пропавшая двадцать четыре месяца назад из Лувра. «Едва мы поняли, что перед нами подлинное творение Леонардо да Винчи… волнение охватило нас», — свидетельствовали очевидцы. Винченцо Перуджа — речь идет о моем друге — перевернул полотно и гордо произнес: «Смотрите! Вот печать Лувра и инвентарный номер!» Поджи удалось убедить Перуджу доверить ему полотно для проведения экспертизы. Тот по наивности согласился, а на следующий день в семь утра был арестован. Первого января 1914 года «Джоконда» вернулась во французскую столицу. Семью месяцами позже была объявлена война — та самая, мировая. Это произошло в августе 1914 года. — Кларе не удержался и машинально дотронулся до горла.
Глава 17
«НАГАЯ ДЖОКОНДА»
Почему у меня в памяти засело, что «Джоконда», окруженная сине-зеленым светом, казалась мне некой порочной мадонной, вызывавшей скорее отвращение, чем желание? Возможно, это было как-то связано с Мадмуазель Вот, которая в располагающей к признаниям атмосфере готической библиотеки, где хранились томики времен романтизма, познакомила меня с тем, что писали по ее поводу самые великие перья дорогого для моей необычной подруги XIX века. Теофиль Готье узрел в ней Изиду некой катакомбной религии, осуществляющей свой культ в подземных часовнях: якобы «Джоконда» приоткрывает складки своих одежд, и тот, кто ее видит, сходит с ума и умирает. Уолтер Патер
[50] искусно нагнетал: «Джоконда — выражение всего того, что мужчина мог желать на протяжении тысячи лет», после чего переходил к тому, что расценивал как ее проклятие: «Душа со всеми ее болезнями, ушла… она более старая, чем скалы, среди которых помещена; подобно вампиру она множество раз умирала, и ей ведомы тайные могилы». И правда, от нее не исходило, на мой взгляд, никакого благородства, никакой доброты. Она скорее выражала некий цинизм. Старая дева цитировала и другие столь же нелестные отзывы. Затем прочитала наизусть строки Бодлера:
Леонардо да Винчи — в бескрайности зыбкой
Морок тусклых зеркал, где сквозь дымку видны,
Серафимы загадочной манят улыбкой
В царство сосен, во льды небывалой страны.
[51]
После чего Мадмуазель Вот уселась напротив меня и торжественно проговорила:
— В этом доме есть две тайны. Первая связана с потерянным кодексом, Кодексом Клу, написанным Леонардо в последние три года жизни, и ты один, по-моему, способен отыскать его. Вторая — с утраченной картиной, о которой в последний раз упоминали в Кло-Люсе пять веков тому назад и о которой больше никто не осмеливается заговаривать.
Серьезность, с которой это прозвучало, произвела на меня впечатление. Вызов, брошенный ею мне, был огромен; отыскать Кодекс, написанный здесь мастером из Тосканы, текст которого никто никогда не видел! Однако я не испугался, поскольку Мадмуазель Вот преподнесла мне мою миссию как нечто сугубо доверительное, что было мне по силам. Она придвинула ко мне свой стул с обивкой из ткани, на которой красовалась лилия, и зашептала мне на ухо:
— Есть и другая «Джоконда», но ты слишком юн, чтобы можно было толковать с тобой о ней. И потом, те, кто правят ныне в этих местах, даже не знают о ее существовании. Да я и сама случайно о ней узнала. Зовется она «Мона Ванна», а также «Нагая Джоконда». Вроде бы речь идет о любовнице Джулиано Медичи, для которого Леонардо творил в Риме в те два года, что предшествовали его переезду во Францию. Возможно, портрет остался незавершенным по причинам, не зависящим от Леонардо. Он привез его сюда, а в 1516 году о том, что видел его в Клу, упоминает Антонио де Беатис. Он утерян… — Помолчав, она продолжала: — «Нагая Джоконда» после этой даты больше не упоминается. Однако ее черты дошли до нас по некоему количеству копий. По ним можно судить о новой, смелой манере письма мэтра, который предложил неожиданную новую формулу портрета, — нагота женщины видна сквозь прозрачную накидку; эту манеру подхватят мастера Возрождения, она не раз будет претворена в жизнь: от «Форнарины» Рафаэля до женских обнаженных портретов, которыми изобилует Северная Европа XVI века. Это нововведение Леонардо, состоящее в том, чтобы изображать обнаженное женское тело, затем продолжает жить и в школе мастеров Фонтебло.
Тут она замолчала. Да и не имело смысла добавлять к сказанному что-либо еще. Она позволяла мне, невинному юнцу, самому догадаться, каким был первый современный эротический портрет. Таким образом полотно попало на другую сторону темного коридора, ведущего в заставленную квартирку Мадмуазель Вот и испарилось. Еще одна тайна в доме, до краев наполненном творческим духом. Имелся один человек, связанный с этим полотном, призванным вызывать желание: Джулиано Медичи, князь гедонизма, стоящий во главе живущего страстями римского двора и как будто умеющий управлять собой перед лицом искушений. Правда, не всегда… Один неплохой писатель Балдассар Кастильоне
[52] превратил его в своих произведениях в роскошного защитника и удачливого герольда чувственной любви, отодвинувшего неоплатонические идеи по поводу любви на задворки желания, в край хладных теней.
