Глава сорок седьмая
Люк паркуется прямо напротив таблички «Проход воспрещен», висящей
на изгороди, которая не позволяет нам скатиться вниз по склону. Выключает
двигатель и фары.
Внизу, под нами, мерцают огни города, и я с удовольствием
вдыхаю теплый вечерний воздух сквозь открытые окна минивэна.
— Ты завез меня сюда, чтобы убить? — с игривой улыбкой
спрашиваю я своего парня.
— Не сегодня, — отвечает он, и его глаза загадочно сверкают
в лунном свете. — Сегодня у нас повторение пройденного.
— Чего пройденного? — откровенно заигрываю я.
— Нашего первого свидания, — отвечает Люк, глядя мне в
глаза. — Тогда мы уснули, и ты забыла написать напоминалку. Я тебе рассказывал
об этом. Наверное, ты прочла об этом на следующее утро после...
У меня вспыхивают щеки.
— но ведь прочесть — это совсем не то же самое, что
пережить. Поэтому я решил все повторить.
Мой бедный желудок радостно трепещет от возбуждения и
счастливого волнения. Кажется, это будет лучшее завершение очередного учебного
года!
После пиццы и кино Люк предлагает полюбоваться звездами, и я
с готовностью соглашаюсь. Он поднимает стекла, поскольку ночной воздух
становится прохладным, мы заворачиваемся в предусмотрительно захваченное им
одеяло и смотрим через люк на раскинувшуюся над нами вселенную.
— Мы должны поговорить об этом, — говорит Люк, не отрывая
глаз от звезд.
— О чем? — спрашиваю я, хотя прекрасно знаю, что он имеет в
виду наш телефонный разговор, состоявшийся до поездки сюда.
— О том, что ты хочешь со мной расстаться.
Я еще теснее прижимаюсь к нему, хотя это уже практически
невозможно.
— Дело не в том, что я хочу расстаться. Я просто сказала,
что, возможно, так будет лучше. Для тебя. Это может изменить будущее, и тогда
тебя не убьют, — без особой уверенности говорю я.
— Разве мне может быть лучше без тебя? — спрашивает Люк,
поворачивая ко мне лицо. Теперь в его глазах нет ни тени улыбки. — Ты ведь это
понимаешь?
— Да, — тихо говорю я, потому что это правда. Возможно, я
эгоистка, раз так легко даю себя уговорить. Это правда, я совсем не хочу его
отпускать. Но может быть, дело не столько в эгоизме, сколько в том, что в
глубине души я гораздо сильнее верю в свою способность изменять будущее, чем
готова признать это разумом.
— Тогда давай больше никогда не будем об этом говорить, — с
тихим смешком предлагает Люк, беря меня за руку.
— Хорошо, — соглашаюсь я, нежно целуя его в щеку.
— Значит, ты помнишь эту ночь? — спрашивает он.
— Наверное, — честно отвечаю я, — просто я не стала ее
портить. Мне хотелось, чтобы это был сюрприз.
— А это лето ты помнишь?
— Да, — тихо отвечаю я,
— Это не честно, — поддразнивает меня Люк.
— Мне очень жаль, — смеюсь я.
Люк поворачивается и нежно целует меня, а потом мы снова
смотрим на звезды. Я тесно прижимаюсь к парню, которого ни за что не хочу
потерять, и всей душой надеюсь, что сумею его спасти.
Воспоминание о его смерти никуда не ушло, но теперь рядом с
ним поселилась надежда. Сейчас, лежа в объятиях Люка, я чувствую себя уверенной
и способной на многое. Я спасу этого парня. Я узнаю этого мужчину.
Я крепко-крепко обнимаю Люка, и мы лежим так до тех пор,
пока меня не начинает клонить в сон.
А потом Люк дергает меня за рукав.
— Пора ехать, — говорит он. — Я не допущу, чтобы ты снова
уснула без напоминалки.
— Почему? — сонно улыбаюсь я. — На этот раз я узнаю тебя
наутро.
Я смотрю на него так, что он краснеет до ушей. Смущенно
потупившись, Люк улыбается мне, и на его правой щеке появляется ямочка,
которая, насколько я помню, останется у него навсегда.
Мне не хочется уезжать отсюда, но я знаю, что Люк прав. Мы
не можем вечно прятаться на этом холме. У нас впереди целая жизнь, очень долгая
жизнь, если вам интересно мое мнение.
Эпилог
Задыхаясь от волнения, я медленно и тщательно набираю
телефонный номер.
Это наш третий телефонный разговор. Третий в числе многих,
насколько мне известно.
Я нажимаю последнюю цифру, и у меня подкашиваются ноги при звуке
первого пронзительного гудка. Второй гудок — и я смотрю на дверь, чтобы
убедиться, что она заперта. Третий — и я начинаю бояться, что он забыл.
Но нет, он подходит.
— Алло? — раздается в трубке низкий хриплый голос,
вызывающий у меня одновременно счастье и грусть. Мы потихоньку восстанавливаем
наши отношения, в реальном времени и в моих опережающих воспоминаниях, но я
каждый раз чувствую, как ему больно.
— Привет, пап. Как дела?
— Просто прекрасно, Тыковка. Что у тебя нового?
Он снова делает это: переводит разговор на меня. Он никогда
не говорит о себе — по крайней мере, пока.
Но он научится.
Я поглаживаю пальцами блестящую брошку в виде жука, которая
когда-то принадлежала моей бабушке. В моих записках говорится, что эту брошку
прислали мне по почте вскоре после нашего первого телефонного разговора.
Наверное, он хотел, чтобы у меня осталось что-то на память.
Мог бы просто привезти брошь с собой, когда заедет
повидаться в конце лета. Он побудет со мной совсем недолго, но главное —
все-таки приедет.
Он об этом еще не догадывается, но я-то знаю.
Мы с папой говорим около часа. Вернее, я говорю, а он
слушает. Он постепенно знакомится со мной по телефону, а я потихоньку вспоминаю
все больше и больше о нашем с ним будущем.
Например, я знаю, что он до сих пор любит мою маму — я же
помню, какими глазами он смотрел на нее на моем выпускном вечере.
Меня восхищает его любовь. И его непреклонная одержимость: я
помню комнату в его доме, которую увижу в будущем году, когда впервые попаду к
нему в гости, — эта комната целиком посвящена поискам похитителей моего брата.
Я обожаю его, и это обожание основано на отношениях, которые
мы с ним вместе, шаг за шагом, восстановим в будущем.
Это будущее и сейчас здесь, в моем, на счастье всем нам,
искривленном сознании. Оно здесь, хотя отец еще ничего не сказал. Оно здесь,
хотя он еще ничего не сделал. И поэтому я улыбаюсь и делюсь с ним главными
событиями последних нескольких недель.
С записями в руках, разумеется.
Когда мы заканчиваем разговор, я выхожу на веранду к маме.
На улице сказочный летний вечер, сверкающий после вечернего ливня.
