Мне становится стыдно, но я напоминаю себе об утренних записках.
Этот милый мальчик врал мне целых четыре месяца. Он заслужил немного потомиться
в неизвестности. Пускай помучается.
Через полтора часа я сижу на испанском и смотрю на дверь.
Звенит звонок, но парта Джейми пуста.
Проходит еще десять минут, но ее все еще нет.
Тогда я понимаю, что она или прогуляла урок, или заболела,
или удрала на свидание, и меня охватывает тоска.
Понимаете, я всю жизнь буду делиться своими мыслями и
чувствами с Джейми. Всю жизнь — за исключением нынешнего периода.
Джейми должна сейчас быть здесь, чтобы я могла обменяться с
ней записками и обсудить, что же мне делать с Люком. Она должна быть здесь,
чтобы шептаться о моем отце. Она должна утешить меня — одним своим
присутствием, — должна успокоить мои страхи перед событиями, слишком чудовищными
для того, чтобы человек мог знать о них заранее. Перед смертью детей, например.
Но мне нужно браться за отработку произношения в паре,
поэтому я с надеждой смотрю на пустующую парту Джейми, как будто она может
вдруг материализоваться из разреженного воздуха, сесть и повернуться ко мне.
Но ее нет, и я чувствую себя брошенной — не только на парном
занятии, но вообще в жизни.
Я понимаю, что она переживает. Знаю, что ревнует. И даже
понимаю, что она срывается на мне только потому, что злится на себя.
Да, я все понимаю, но мне все равно больно.
И каждое следующее утро, когда я буду заново узнавать об
этом, рана будет открываться вновь, пока не наступит день, когда Джейми решит
меня простить за вину, которой я не помню.
И тогда у нас снова все будет замечательно.
Потому что я так помню.
Глава тридцатая
Городской телефон успевает прозвонить дважды, прежде чем
мама снимает трубку. Я слышу ее приглушенный голос, доносящийся снизу из кухни,
а примерно через минуту раздается негромкий стук в дверь моей спальни.
— Лондон, ты встала? — шепчет мама в щелку двери.
— Да, мам, я проснулась. Заходи, — отвечаю я из-за стола.
Странно, что она не слышала, как я топаю у себя наверху. Я давным-давно
проснулась.
— Какая-то женщина просит тебя к телефону, — говорит мама.
— Странно, — бормочу я, но все-таки встаю с рабочего кресла
и иду к телефонному столику в коридоре. Здесь я беру телефон и, прикрыв ладонью
микрофон, дожидаюсь, пока мама спустится на кухню и положит вторую трубку.
— Алло?
— Лондон?
— Да, это Лондон. Кто это? — спрашиваю я, наматывая
телефонный провод на указательный палец.
— Это Эбби Бреннан. Помните, мы встречались несколько
месяцев назад?
Ничего не помню. Поэтому молчу.
— Вы приходили ко мне домой, вспомнили? Вы искали свою
бабушку, Джо Лэйн.
—Ах, да, — вру я в трубку. На самом деле я понятия не имею,
о чем она говорит. В моих записках ничего об этом не сказано. — Как поживаете?
— Замечательно, спасибо, — любезно отвечает незнакомая
женщина. Я слышу на заднем плане детский голосок, распевающий песенку про змеек
на параде. — Челси, детка, мама разговаривает.
Я слышу, как девочка что-то говорит в ответ, однако змеиная
песня смолкает.
— Извините, Лондон.
— Пустяки!
— Так вот, я звоню вам потому, что вспомнила название дома
престарелых, в котором живет ваша бабушка. Да-да, это здесь, в городе. Ох, вы
не представляете, несколько месяцев это название вертелось у меня в голове, но
я никак не могла его вспомнить, но на этой неделе меня вдруг осенило!
Я холодею. Целое утро я читала свои записи, как же я могла
пропустить такое?
— Неужели? — как можно небрежнее говорю я в трубку.
— Да, место называется «Душистые сосны».
— Великолепно! — восклицаю я, как механический автоответчик,
потому что голова у меня идет кругом.
— Да, конечно, я просто хотела, чтобы вы знали. Наверное, вы
сейчас собираетесь в школу, не буду вас отвлекать. Когда будете разговаривать с
Джо, передайте ей, пожалуйста, что мы всеми силами заботимся о ее доме.
Передавайте ей наш искренний привет и самые лучшие пожелания!
— Конечно, — рассеянно отвечаю я, прежде чем проститься с
доброй женщиной и положить трубку.
В оставшиеся сорок пять минут до выхода я тщательно
одеваюсь, крашусь и разглаживаю утюжком волосы, но при этом ни на минуту не
перестаю думать о том, что сейчас произошло.
Очевидно, мне удалось каким-то образом выяснить, что мою
бабушку звали Джо Лэйн. Затем я, скорее всего, отправилась в дом к Эбби Бреннан
на поиски этой самой бабушки. А только что я узнала, что моя бабушка, Джо Лэйн,
находится в доме престарелых, в нашем городе.
Дом престарелых называется «Душистые сосны».
Он в нашем городе.
Все понятно.
Единственный вопрос — почему? Почему я не записала все это
на память?
Единственное объяснение, которое приходит мне в голову в то
время, как я размазываю блеск по губам, заключается в том, что в какой-то
момент розыски бабушки показались мне напрасными. Скорее всего, я просто не
хотела терзать себя воспоминанием о неудаче. Значит, я сдалась — больше ничего
на ум не приходит.
Но сейчас я не собираюсь отступать, поэтому с нетерпением
смотрю вперед. У меня есть название дома престарелых, где живет моя бабушка. Я
могу связаться с ней, если захочу. А она может легко и просто свести меня с
моим отцом.
Я смотрю в зеркало и улыбаюсь своему отражению. Разве можно
не чувствовать себя сильной, когда у тебя есть новая информация, прямые,
чудесно лежащие волосы, длинные темные ресницы и идеально сидящая черная
кофточка на пуговках?
Этим утром я чувствую себя невероятно могущественной, и это
замечательно, поскольку в моей жизни, кажется, есть один мальчик, которому
нужно хорошенько напомнить, как опасно меня обижать.
А когда выглядишь так, как я сегодня, напоминание получается
особенно действенным.
— Какие плацы на вечер? — спрашивает у меня мама через
несколько часов, за ужином. Если быть точной, ужинаю только я. Мама собирается
на свидание.
— Не знаю, — отвечаю я, стараясь не смотреть ей в глаза. —
Кино посмотрю, наверное.
На самом деле я не могу дождаться, когда за ней закроется
дверь, чтобы разыскать в Интернете сайт «Душистых сосен», позвонить туда и
убедиться, что моя бабушка находится там. А потом — кто знает?
— Я как раз купила попкорн! — с преувеличенной радостью
восклицает мама.
