Слышу пение птиц и рыдания. Рыдания ужасны, поэтому стараюсь
слушать птиц. Пахнет весной... и срезанной травой. Мне кажется, что это утро,
но небо серое, поэтому точно не могу сказать. Запросто может оказаться вечер.
Ужасная мысль: а вдруг это похороны мамы? Нет, не может
быть, она плачет громче всех. Она здесь. Живая.
Наводящая ужас статуя какой-то святой женщины (может быть,
это ангел?) на участке через один слева... Статуя вырезана из зеленого камня, и
вид у нее такой, словно она наблюдает за нами.
Заканчиваю печатать и сохраняю файл на рабочем столе,
озаглавив его соответствующе: «Страшное воспоминание».
Распечатываю страничку и кладу ее под рукописную
напоминалку: легкомысленные цветочки и сердечки на черно-белом отчете о мрачном
будущем.
Я снова забираюсь в постель, второй раз за ночь выключаю
свет и думаю о мальчике, имени которого не знаю, но тут же упрекаю себя за то,
что могу думать о нем, когда впереди такие ужасные события.
В разгар этой борьбы с собой и угрызениями совести
подкравшийся сон берет меня за руку и утягивает на глубину.
И тогда все, что не было записано или запомнено, исчезает.
Глава восьмая
Вообще-то меня с самого начала должны были насторожить
четыре девочки, явно чем-то взбудораженные с утра пораньше. Стоило мне войти в
школу, как это четырехголовое чудище уставилось на меня во все свои восемь глаз,
зашикало и зашепталось, а когда я прошла мимо, выстрелило целой очередью
смешков мне в спину.
Проходя через вестибюль, я замечаю множество ярко-зеленых
листовок, расклеенных по всем стенам. Но я настолько погружена в тревожные
мысли о незнакомых мальчиках, похоронах и скандальных интрижках, что мне даже в
голову не приходит разглядеть листовки получше.
Но когда я выхожу в главный коридор и пытаюсь обогнуть
стоящую под руку парочку, мне в глаза бросается фотография на листовке.
И я прирастаю к месту.
Потому что на зеленом листочке красуется самая ужасная,
самая унизительная и самая постыдная фотография моей персоны.
Из утренних записок мне известно, как я оказалась в таком
виде. Я знаю, почему я так одета, но понятия не имею о том, каким образом этот
неприятный эпизод положил начало общешкольной кампании.
Впрочем, кого я пытаюсь обмануть? Я без всяких записок знаю,
что за этим стоят чирлидерши.
Вернее, чирлидерша.
Но почему сейчас? Судя по моим записям, пожарная тревога
была в пятницу.
Может быть, у чирлидерш ушло пять дней на то, чтобы
разобраться, как работает копировальный аппарат?
Некоторое время я прилежно исполняю роль валуна, торчащего
посреди бурной реки, а потом вдруг вспоминаю о Чокнутом. Сегодня я его еще не
видела и не думаю, что увижу.
Какой бы хорошенькой я ни была, как бы чудесно ни выглядели
сегодня мои волосы, все это не имеет никакого значения — никто не захочет
встречаться с парией.
Но я не хочу быть парией!
Я заставляю себя сойти с места и идти дальше, но это очень
трудно, потому что все проходящие мимо с любопытством разглядывают меня.
Листовки повсюду, они пестрят на строгих школьных стенах, кричат, кричат,
кричат.
Сначала я стараюсь не смотреть.
Но не могу удержаться.
Через некоторое время я замечаю новые подробности.
Оказывается, листовки выполнены в виде полицейского плаката «Разыскивается» с
нарисованной фломастером решеткой, из-за которой на зрителей смотрю я — с
безумным взглядом, вздыбленными волосами, полуголая, в футболке с кошачьей
мордочкой и блевотным слоганом.
«Пусть день будет мурррным».
Но и этого оказалось недостаточно. Подпись под фотографией
заботливо предупреждает учеников школы держаться подальше от «Сумасшедшей
кошатницы», поскольку она недавно сбежала из клиники для душевнобольных.
У нее бешенство.
И она вооружена.
Пробираясь к своему шкафчику, я стараюсь принять все это за
шутку. Я улыбаюсь и смеюсь, когда знакомые гогочут мне в лицо и показывают на
меня пальцами.
Но потом мне становится невмоготу.
А потом совсем невмоготу.
Я быстро захлопываю дверцу своего шкафчика и почти бегом
бросаюсь в библиотеку. По дороге я смотрю только на обувь: по крайней мере,
ботинки не станут надо мной смеяться. Но я все равно слышу хохот. В меня, как
камни, летят смешки, ехидные замечания и откровенное улюлюканье.
Все слишком ужасно, чтобы это можно было обратить в шутку.
Если бы только Джейми была со мной! Будь она рядом, она бы
тараторила без умолку, отвлекая меня от публичного унижения. Но ее здесь нет, и
мне остается только высоко держать подбородок и стараться, чтобы мое лицо не
превратилось в пробитый мешок щебенки, каким оно станет за секунду до того, как
я окончательно и бесповоротно его потеряю.
Я не могу разреветься. Только не сейчас.
Я не могу разреветься до тех пор, пока не окажусь в
безопасном убежище библиотеки, где можно будет забиться между двумя стеллажами
книг и дать себе волю.
Я не могу позволить им победить.
Спустя вечность длиной в пять минут я оказываюсь перед
дверьми библиотеки, и стоит мне войти внутрь, как комок в моем горле волшебным
образом рассасывается. Нет, я все еще убита, но по крайней мере уже не готова
немедленно разрыдаться в голос.
Иду мимо столов в заднюю часть библиотеки: сегодня у нас
день самостоятельной работы, и никогда еще я не была так рада отсутствию
физкультуры.
Сажусь за стол, достаю из сумки книгу и притворяюсь, что
читаю, пока хихикающие, фыркающие и глазеющие зрители занимают свои места.
Я поднимаю глаза как раз в тот момент, когда в зал входит
Ханна Райт с подругой. Поймав мой взгляд, она сочувственно улыбается, и комок в
горле тут же возвращается на место. Впервые за все это кошмарное утро нашелся
человек, который меня пожалел — и кто же это? Девочка, которая завтра станет
суперзвездой для всей страны! Рассказать кому — не поверят.
Я снова утыкаюсь в книгу, поэтому не слышу, как он подходит.
Но внезапно он оказывается прямо передо мной и, наклонившись над столом,
пристально заглядывает мне в лицо.
— Ты в порядке?
Я опускаю книгу — и у меня отваливается челюсть. Я думала,
что готова, но оказалось, что нет. По крайней мере, к этому.
А потом я вспоминаю зеленые листочки.
— У меня все замечательно, — выдавливаю я, умирая от стыда
за то, что чирлидерши избрали своей жертвой именно меня.
— Правда? — спрашивает он, не сводя с меня глаз. Потом
протягивает мне обе руки и кивает. Я осторожно кладу свои руки поверх его
ладоней, и он крепко сжимает мои пальцы. — Это отвратительная шутка.
