Скорая погасила фары. Машина развернулась и укатила. А пьяный постоял еще минуту и побрел к выходу из парка, бормоча:
– Пронесло, не расстреляли. В другой раз не пронесет.
Нина и Уваров хохотали в машине, вспоминая всю сцену.
– А ведь он чуть не обгадился! – сказал Уваров. – Поверил всему. Поверил!
– А чем ты лязгал? – спросила Нина.
– Ларингоскоп собирал! Он же с лампочкой! Чем не лазерный секретный пистолет?
Твою ж мать!
После двадцати трех часов на подстанции происходит важное событие в жизни каждой бригады «Скорой помощи» – слияние сотрудников, которые вынуждены были в семь вечера разделиться, потому что один из них открывал ночную полусуточную бригаду, а второй продолжал дорабатывать на дневной.
Происходит это по причине огромной заботы государства о работниках неотложных служб, водителям которых запрещается работать сутками. Не дольше четырнадцати часов должно длиться их дежурство. Медикам же позволено трудиться сутки, а сейчас даже двое подряд.
И вот дневной медик сдает бригаду в одиннадцать вечера, а ночной заезжает за ним после вызова. Чаще всего этот заезд происходит так.
При отзвоне ночной бригады диспетчер говорит:
– Тебя ждут на подстанции уже с вызовом!
Так и есть.
Женя Соболева вбежала в нижний холл подстанции, чтобы заглянуть в кухню, где обыкновенно ее ждет доктор Нина, но та сама уже шла навстречу с картой в руке.
– Что нам дали? – осведомилась Женя, слегка запыхавшись.
– Ребенок с больным животом. Один год один месяц, – ответила Нина, – обычная реакция на новый прикорм.
– И что?
– И ничего, – Нина спокойна, – или запор, или ничего. Что еще?
– Но мы же не педиатры?
– Для таких вызовов педиатр не нужен. Гиршпрунг
[17] обнаруживается намного раньше, до года их успевают прооперировать, – объяснила Нина уже в машине. Ящик можно не брать. Термометр если только да валерианку для мамашки. Подозреваю, что это отягощенный вариант.
– В каком смысле? – уточнила Женя.
– В прямом. Весь день наслаждалась воплями, а ближе ко сну решила позвать врача. Время кормления, заметила?
– Ну да, – согласилась Женя. – Нам объясняли, что в двенадцать, потом ночное пропускают, и только под утро часов в пять следующее. Это в год.
– Верно.
На вызове их встретили тишина и молодая мама в прихожей, которая предложила тапочки, а затем повлекла за собой в кухню.
– Я должна осмотреть ребенка, – удивилась Нина, – где он?
– Тише! – зашипела мамаша. – Лапусик спит. Подудонькал хорошо и только что уснул.
Нина уменьшила голос на тон и тоже прошипела:
– А при чем тут больной живот?
– Я сейчас все объясню. – Мамаша подождала, пока Женя тоже зайдет в кухню, и прикрыла дверь.
Женщина принялась что-то доставать и выкладывать на стол.
Один, два, три… на кухонном столе лежали тридцать использованных и подписанных подгузников.
– Это все за один день? – пошутила Женя, а Нина строго на нее посмотрела.
– Что вы?! – мамаша разогнулась и принялась разворачивать кульки фекалиями наружу, – я две недели это собирала! Я не сразу сообразила их сохранять. Муж выбрасывал. Мы даже поругались с ним. Он такой грубый. Это какашули моего лапусечки! – женщина умильно поглядела на свертки с дерьмом, выложенные на стол. – Он после прикорма стал тугосеря. Я намаялась с ним. А сейчас покаку́шки идут хорошо. Полной попой какает!
– Нас-то вы для чего вызвали? – осведомилась доктор.
– Понимаете, – женщина принялась обнюхивать экскременты своего лапусечки. – Вот эти на прошлой неделе пахли как всегда, немного молочком, немного кашкой или овощами, а вот эти уже по-другому пахнут. А я ему ничего не меняла. Он ведь еще сисю дудонит.
Женькины глаза стали как плошки. Нина не подавала вида, хотя еле сдерживала смех. Но женщина все эти «сладкие слюни» выдавала вполне серьезно, видимо даже не замечая, что коверкает слова. Поэтому любое хи-хи обязательно воспримет как оскорбление. Доктор сохраняла серьезный вид.
– Вы говорите, что он на грудном вскармливании?
– Конечно! – мама гордо показала на свои груди. – Я – дойная коровка! Буду его кормить…
– Пока в школу не пойдет? – не удержалась Женя.
– Да хоть в институт! – Женщина явно гордилась этим. – Мои вкусносиси он предпочитает больше всяких каш.
– Так что вам не нравится в его стуле? – Нина старалась вернуть разговор в нужное русло. – Ходит без боли? Спазмов нет? Зловония не было?
– Что вы?! – женщина чуть не упала в обморок. – Какое зловоние?
– Обычное, если гниение преобладает над брожением. – Нина бегло осмотрела вывернутые памперсы. – Обычные детские фекалии. Что вам не нравится? – повторила она вопрос.
Женщина взяла один из памперсов и осмотрела его там, где стояла дата события, нанесенная черным фломастером.
– Вот это на прошлой неделе, когда я стала давать ему фруктово-овощные пюрешки, а вот это, – она первый памперс поднесла к лицу доктора, и если бы Нина не отшатнулась, тот непременно приклеился бы к ее носу. – Вот это он какашил вчера, чувствуете, пахнет уже кислятинкой. Я очень переживаю!
Женщина обнюхивала каждый подгузник, и Женя подумала, что та, кажется, получает какое-то неведомое, схожее с наркотическим наслаждение от этого процесса.
– Вы всегда их так обнюхиваете? – спросила она на всякий случай. Хотя сомнений уже не было.
– Конечно! Я же обожаю моего лапусечку, мою кровинку. Он такая прелесть! Я совершенно не брезгую его какашулями!
– Скажите, что вы их пробуете? – Женя пожала плечами, а в голосе проскочил сарказм. – Ну какашки как какашки. Нормальные.
– Что вы говорите?! – взвилась женщина. – Они уникальные! Это же какашулечки моего сынулечки! Пробую – да!
Она чуть не объявила: «И горжусь этим!», во всяком случае, и Нине и Жене показалось, что она это произнесла.
Нина уже не смеялась. Она неплохо знала этот тип женщин, готовых уморить свое чадо самолечением. Эта хоть вызвала «Скорую», когда в чем-то засомневалась, правда, с какашками.
– Я должна осмотреть ребенка. – Нина направилась в коридор, но мамаша, змеей извернувшись, встала между дверью в детскую и доктором.
