– Она все еще впереди, – сказала одна.
– О господи, они ее догоняют! – вскрикнула другая.
– Да, она виляет, чтобы сбить их, но это дохлый номер…
– Ой, совсем почти догнали…
На миг они умолкли, а потом вдруг разразились торжествующими криками.
– Да что там делается? Что с ней? – наперебой спрашивали Баллардо.
– Она ка-а-ак наддаст!
– Да что, что она сделала?
– Перемахнула через кусты и в лес!
– На велике?
– Ну да, на велике! Все, скрылась из виду!
– Они за ней гонятся?
– Да нет же, им там не проехать!
– И что они теперь делают?
– Ничего. А, нет: тот, который еще в фуражке, сорвал ее и швырнул оземь.
Автобус содрогнулся от дружного вопля:
– Ура-а-а-а!
А потом грянула песня, которая за эти минуты стала их гимном:
Откройте! Пустите! Что за беспредел!
Ту-дум-тум-тум!
Та-дам-там-там!
Из страны их выпустили так же легко, как и впустили неделю назад. Едва они пересекли границу, как остановились на первой же площадке для отдыха – перекусить, размять ноги, а также чтобы господин Фреро мог, не привлекая внимания, угомонить контрабандный груз повторной инъекцией еще на несколько часов.
Снова тронулись уже в темноте.
Многие уснули, подложив под голову куртку или дорожную подушку. Супруги Фреро укутались в свой новый плед. Кто читал, кто вполголоса беседовал с соседом. Шмитт поддерживал левой рукой правый локоть и тихо постанывал. «Ну потерпи, милый, скоро приедем», – ободряла его жена. Джефферсон спал, как бревно. За рулем несчастный Жильбер держался из последних сил. Спина у него уже не разгибалась, отяжелевшие веки норовили сомкнуться, а ночное вождение само по себе было непростым испытанием.
– В правилах говорится, что нельзя оставаться за рулем больше трех часов подряд, а я уже сколько рулю? Как минимум четырнадцать, да?
Ролан не отрывал глаз от дороги и говорил с ним, говорил не умолкая.
– Хорошо едешь, молодец… да, так держать… этот идет на обгон, пропусти, подайся вправо… так… очень хорошо… теперь возвращайся на полосу… так… попить хочешь?
Жильбер ехал небыстро, и было уже около трех часов пополуночи, когда желтый автобус прибыл к месту назначения и остановился на гравийной площадке перед жандармерией. Окна не светились, горела только обрешеченная лампочка над крыльцом. Ролан выбрался из автобуса, допрыгал на одной ноге до входа и нажал кнопку переговорного устройства.
– Кто там? – спросил мужской голос.
– Здравствуйте, меня зовут Ролан, – начал он. – Я работаю в турагентстве Баллардо, знаете, автобусные туры…
– Знаю.
– Да, так вот, наш автобус сейчас стоит у вас перед крыльцом. В нем находятся двадцать семь животных – экскурсионная группа, возвращающаяся из страны людей…
– Так…
– Вот, и среди этих животных – еж Джефферсон, обвиняемый в убийстве господина Эдгара, барсука. Но убийца – не он. Убийца лежит связанный у нас в багажнике вместе со своим сообщником. Мы привезли их вам.
Несколько секунд переговорное устройство безмолвствовало, потом вновь прорезался голос:
– Не могли бы вы повторить то, что сейчас сказали?
Ролан повторил.
– Оставайтесь на месте.
Когда жандарм, здоровенный дог, вошел в автобус со своим напарником, они с удивлением обнаружили, что все пассажиры спят, кто откинувшись на спинку сиденья, кто склонив голову на плечо соседу. Некоторые тихонько похрапывали. Шофер и сам спал, уронив голову на руль, и улыбался во сне.
– Какой он молоденький, шофер ваш, – прошептал жандарм, умиленный этой мирной картиной. – Права-то у него есть?
– Да, – пролепетал Ролан, – то есть… э-э… нет.
– Ладно, с этим потом разберемся. Где Джефферсон?
Ролан провел их по проходу в конец салона. Жандармы вынули пистолеты и наставили на ежика. Тот лежал на двух сиденьях, голова в повязке, слегка запятнанной кровью, покоилась на дорожной подушке. Он приоткрыл один глаз, потом оба. Подбородок у него задрожал.
– Не надо, не стреляйте… я… я куплю новый, точно такой же… честное слово… я верну…
16
Когда Джефферсон проснулся уже по-настоящему, он не увидел никаких пистолетов и никаких грозных полицейских. Не увидел он также кухонного ножа в руке человека, собирающегося выпустить ему кровь, как при забое кроликов на мясо. Он не увидел даже администратора отеля «Мажестик», грозящего ему пальцем, требуя вернуть зонтик. А увидел только ласковую улыбку склонившейся над ним медсестры-куропатки, глаза которой, увеличенные толстыми линзами очков, занимали, казалось, пол-лица.
– Проснулись, господин Джефферсон? Как себя чувствуете? – спросила она.
– Спасибо, прекрасно.
Так оно и было. Он словно плавал в блаженной полудреме, и нигде у него ничего не болело. Медсестра таинственно понизила голос:
– А можно мне автограф?
– Автограф? А… с чего это?
Она помогла ему сесть, подмостила под спину подушки и достала из кармашка халата маленький блокнот и ручку.
– Вот тут, пожалуйста.
Он расписался на первой странице: Джефферсон.
– Первый раз в жизни даю автограф, – смущенно признался он.
– Правда? Но не последний, я уверена. Пойду скажу, что вы проснулись. Вот погодите, к вам очередь выстроится.
Уже в дверях она спохватилась и засеменила обратно:
– А можно еще один? Пожалуйста! Простите за навязчивость, но это для мамы. Она вас прямо обожает!
Она упорхнула прежде, чем Джефферсон успел спросить ее, почему он оказался тут, в больнице. Он пошевелил пальцами ног, повертел ступнями, посгибал колени. Все двигалось нормально. Руки – тоже. Покрутил головой, покивал. Только тут и почувствовал, что она какая-то непривычно большая. Потрогал – и нащупал толстую повязку, которая охватывала весь череп и закреплялась под подбородком. Он в ней был как в плотном капюшоне. При более тщательном исследовании пальцы его наткнулись на короткий, но уже отрастающий хохолок – для него в повязке было оставлено отверстие.
Медсестра оказалась права. Не прошло и десяти минут, как в палату влетел Жильбер.
– Здорово, ежуля! Ух ты, у тебя башка – как пасхальное яйцо! Можно сфоткаю?
– Да пожалуйста! Тут у меня медсестра автограф попросила. Что вообще происходит?
