– Ну а великан, разрастаясь, может заполнить собою весь
остров, и под его тяжестью остров начинает тонуть в море, как болотная кочка,
на которую наступили ногой. Говорят, прежде Падения Тьмы наши края были
благодатны и изобильны. У нас выращивали пшеницу, и я сам однажды нашёл в земле
бивни слона… совсем такого, как водятся в Мономатане, только мохнатого. А
теперь половину островов поглотил лёд, а на остальных растёт только ячмень, да
и того не всякий год наскребают даже на пиво!
Каттай задумался о том, почему Ингомер не сказал «даже на
хлеб». У него-то дома выразились бы именно так. Ну, может, добавили бы: «…и
виноград уродился годным лишь на изюм»…
– Остров, где я вырос, называется островом Розовой
Чайки. Я видел его на картах, которые каждое утро рассматривает хозяин, но
сомневаюсь, чтобы его ещё можно было найти, путешествуя на корабле. Хотя это
был не маленький остров… Наш двор стоял в вершине залива, где к морю выходила
хорошая пахотная долина. Когда мой дед был молодым, там рос лес. Потом сосны
перестали приносить шишки, а корни у них загнили, поскольку земля больше не
хотела оттаивать летом. Когда родился мой отец, мёртвый лес уже перевели на
дрова, а в долину высунул пятки ледяной великан. Когда родился я, ледяная стена
была в одном поприще от забора, огороды превратились в болото, а деревья
вырастали крохотными, ещё меньше, чем здесь. Когда мне было столько зим,
сколько тебе, мой род решил последовать за другими, покинувшими острова, и
уехать на кораблях за море, в счастливый край, который ваши племена поделили на
страны, а у нас его называют попросту Берегом. Уходить решили весной. За зиму
великан проломил пятками тын и приблизился к самому дому. А потом ночи стали
короткими, но морозы не прекращались. И морской лёд оставался по-прежнему
прочным. Тогда мы поняли, что лето не наступит совсем. Когда великан начал
разрушать дом, мы вытащили из сараев корабли и поволокли их через ледяные поля
на катках, надеясь добраться до чистой воды. Это был страшный путь, паренёк…
– Я понимаю, – проговорил Каттай ещё тише
прежнего.
– Ты? Что ты можешь понимать! – возмутился
сегван. – У вас здесь только поливай – подсолнечная лузга прорастёт!..
«Если услышишь речи спесивца – лучше смолчи, – говорила
мать. – Но когда доведётся беседовать с человеком понимающим и разумным,
не бойся объяснить ему его заблуждение. Если, конечно, он не слишком важный
вельможа…»
Ингомер был Каттаю не ровня, но уж точно не из родовитых
господ, и мальчик отважился пояснить:
– Когда прежний шулхад насытился днями, он велел
приготовить себе Посмертное Тело. Ты, может быть, видел их в Саду Лан, что
разбит к востоку от города…
Ингомер, пребывавший мыслями на далёком острове Розовой
Чайки, не сразу сообразил, о чём толкует мальчишка.
– Какой-какой ещё сад?..
– В нашем городе иные зарабатывают деньги, показывая
его приезжим. Если ты не был там, то побывай, когда возвратишься. Там много
цветов и деревьев и высятся Посмертные Тела, в которые помещают земные останки
шулхадов. Мастера вытёсывают их из красивого и прочного гранита, который ломают
в десяти днях пути от столицы. Изваяние должно соответствовать величию и мощи
правителя, чтобы после его смерти от народа не отвернулась удача. Никакая
повозка не может выдержать каменного веса, и множество рабов везёт Посмертное
Тело, как вы везли корабли, – на катках. Туда проложена дорога, но каждый
раз что-то случается, и один или два раба гибнут. У нас говорят, это хорошо:
они добавляют свою кровь к мощи шулхада… – Каттай вздохнул и осенил себя
знаком Ущербной Луны: – В прошлый раз там погиб мой отец… да вознесёт его душу
Лан Лама на Праведные Небеса.
Ингомер помолчал, подумал и ответил:
– Значит, ты вправду способен уразуметь, о чём я
говорю. – Но сразу ревниво хлопнул себя по колену: – Только нам пришлось
хуже! У нас под ногами был лёд, а поверх льда – глубокий снег. Иногда плотный,
а иногда – как рыхлый песок. И ещё торосы, которые приходилось либо обходить,
либо прорубать. Сначала мы тащили пять кораблей, потом оставили два – только
чтобы всем поместиться. Самую большую «белуху»… и боевую «косатку», ибо тому,
кто бросит «косатку», незачем называться сегваном. Вот так мы шли, паренёк…
Туман казался серым коконом, окутавшим караван. Он нехотя
расступался, открывая дорожные колеи, и вихрился по сторонам повозки, желая
снова сомкнуться. Скрипели деревянные колёса, глухо топали копытами
неторопливые кони, изредка звякала позади цепь и слышалась ругань ссорившихся
рабов… Ссоры, впрочем, не затягивались и в драку не перерастали – Харгелл был
начеку. И двумя короткими палками управлялся не менее ловко, чем одной длинной.
– У тебя погиб отец, а у меня – старший брат, –
всё ещё ворчливо проговорил Ингомер. – Многие не дошли до чистой воды и не
увидели Берега, и он в том числе. Он был сильным и красивым парнем и, знаешь,
из тех, кто, если несут дерево, хватается не за верхушку, а за комель… Ну да ты
понял, о чём я говорю.
Каттай кивнул.
– Вот он и надорвался однажды. А у него был охотничий
пёс… Настоящая сегванская лайка, островная, их, сколько я знаю, пробуют
разводить и на Берегу, но там им не житьё: одно-два поколения, а потом
паршивеют и вымирают… У нас собакам редко дают имена, только самым лучшим, так
вот, немного было равных этому псу. Его звали Быстрый. Когда мой брат не смог
больше идти, я впряг Быстрого в саночки, и он два дня вёз брата по снегу, а на
третий день мой брат умер. В том походе мы не давали умершим погребального
костра, потому что никто не знал, сколько ещё осталось идти и сколько
потребуется дров. Вот и брата мы похоронили просто во льду.
Тут Ингомер угрюмо замолчал и долго не произносил ни слова,
и Каттай не решался спросить его, к чему он затеял этот рассказ.
– Мы завалили тело и двинулись дальше, – наконец
сказал Ингомер. – Но Быстрый с нами не пошёл. Я хотел увести его, но он
меня не послушал. Кое-кто говорил, будто он тоже надорвался, пока тащил санки,
но я-то знал, что это было не так. Он лежал на могиле и смотрел нам вслед, а
потом завыл. Мы шли медленно, потому что приходилось копать и утаптывать снег
для корабельных катков. Мы долго-долго слышали его вой…
Ингомер вновь замолчал, хмуря брови и мрачнея всё больше.
– А чего ради я тебе всё это рассказываю, –
проворчал он затем. – Нынче ночью я видел во сне брата и с ним Быстрого.
Была метель, и Быстрый бежал в упряжке, а брат сидел на саночках и махал мне
рукой… – Ингомер несколько раз согнул и разогнул корявые пальцы, что-то
подсчитывая: – Сегодня четвёртый день седмицы, день нашего громовержца
Туннворна, и, во имя Его трёхгранного кремня, сон должен быть вещим!.. И зачем
только я нанялся в эту поездку?..
Он помолчал ещё, потом переложил кнут из руки в руку и
мотнул кудлатой седеющей головой.
– А всё из-за того, что тот парнишка-венн в клетке,
Хёгг его задери, вчера выл ну точно как Быстрый. Аж мурашки по спине поползли!
Я-то думал – ни с чьим его голос не перепутаю!..
