Тиргей, помнится, горько рассмеялся в темноту. «Что же я
смогу здесь тебе преподать?..» – «Я услышал здесь чужие языки, – ответил
Пёс. – Мономатанский, халисунский, саккаремский. Твой я знаю хуже…»
Тогда Тиргей крепко задумался. А потом… стал читать
дремучему жителю леса классические поэмы. Одну за другой. Всё то, что никак не
желали слушать дети столичного Управителя. К его изумлению и восторгу, венн
большую часть запомнил наизусть с первого раза. Понятные и непонятные слова –
всё вместе, как музыку. «Вот что значит нетронутый ум, – восхитился
Тиргей. – Ум, не обременённый излишними знаниями, чистый, словно свежий
пергаментный лист: что хочешь на нём, то и пиши…»
Он и теперь, сидя верхом на рычаге ворота, начал взывать к
тени бессмертного Тагиола:
Есть и ещё одно чудо средь тех, что Богами
Созданы для украшения лика земного,
Нам же, творение зрящим, – на радость и диво…
Низкий голос Пса немедленно отозвался из мрака, который был
прозрачен для его глаз, а для слепнущего арранта – совершенно непроницаем:
Это – вода. Говорливый ручей под горою,
Там, где душистым шиповником скалы увиты,
Капли дождя, что мы в детстве ловили в ладони,
Маленький пруд, где весёлые вьются стрекозы,
И сокрушительный вал океанского шторма…
– Друг мой, рассказывал ли я тебе о самотёчном винте?..
– Да. Воде кажется, что она всё время течёт вниз, но на
самом деле она поднимается.
– Этот способ изобретён вовсе не мною, у нас в
Аррантиаде им пользуются с незапамятных времён, но Церагат не стал меня
слушать, даже когда я принёс действующую модель. Этот невежда сказал, что
предпочитает действовать по старинке: на его век, мол, хватит. А ведь
самотёчный винт, вращаемый одной лошадкой или осликом, заменил бы все эти
вороты, на которых работаем мы с тобой и другие несчастные!..
Серый Пёс молча слушал его возмущённые речи. «Вот что делает
с человеком учёность. Небось ни разу не помянул предательства Церагата, из-за
которого мы здесь оказались. Но самотёчного винта ему до сих пор не может
простить…»
– А вот тебе другой способ поднимать воду
наверх, – продолжал Тиргей. Воодушевившись, аррант выпрямился на своём
неудобном сиденье, его руки по давней привычке что-то строили в воздухе,
оживляя рассказ. – Этот способ вообще не требует усилия животного или
раба, нужна только бурная подземная речка вроде тех, которые тут в изобилии.
Представь, брат мой!.. Река направлена в дудку, проложенную каменотёсами. Дудка
перегорожена дверцей, и мощная пружина стремится открыть её против течения.
Поток сильнее пружины, он увлекает дверцу и захлопывает её. Но воду, словно
разогнанную повозку, невозможно сразу остановить! И она исчерпывает своё
движение, устремляясь в трубку, уходящую вверх!..
Он помолчал, успокаивая дыхание, чтобы не раскашляться.
– Но когда вода утихомиривается, пружина превозмогает
её неподвижный напор, и дверца вновь открывается. И так раз за разом – до
бесконечности!.. – Тиргей помолчал ещё и виновато сознался: – Это я уже
изобрёл сам.
«Вот только я никогда не увижу, способно ли работать
начертанное моим мысленным оком. Даже в модели. Не говоря уже про большое
устройство для промывки руды… Да о чём я! Я его и нарисовать-то теперь вряд ли
смогу. А ведь надеялся, трижды глупец, что меня за него на свободу отпустят…»
Венн спросил:
– Вы, арранты, все такие учёные?..
Тиргей даже рассмеялся.
– Что ты! Мой отец и старший брат так и остались
неграмотными. Они мостили дороги, зарабатывая деньги, чтобы я смог учиться. Они
хотели, чтобы я сделал то, чего не удалось им… – Он вдруг о чём-то
задумался, вздохнул и после долгого молчания проговорил совсем другим тоном: –
Друг мой, брат мой, я хочу тебя попросить… Так повелось, что из нас двоих чаще
я подчиняюсь твоей воле, чем ты моей, но, во имя слезы Вседержителя, что
растопила камень со следами Прекраснейшей!.. Умоляю, послушайся хотя бы
однажды! Я встану перед тобой на колени, если это тебя убедит!.. Когда
надсмотрщики решат меня добить, пожалуйста, не пытайся меня защитить…
Серый Пёс промолчал. Но Тиргею показалось, что ворот заскрипел
пронзительнее и резче. «Хоть бы смазывали его, что ли…»
– Потому что теперь мой черёд завещать тебе нечто
такое, что не удалось сделать мне самому. Мы с тобой хотели получить свободу,
так? Мы выбрали неправильный путь. Свободу, как и честь, не крадут, не покупают
и не берут в дар. Её можно только завоевать… – Подумал и докончил: –
Помнишь, что я тебе говорил? Про Истовик-камень?.. Я его не нашёл, сколько ни
пытался. А ты – сможешь…
Серый Пёс насторожился, заметив свет факела и одновременно
услышав наверху чьи-то шаги, приближавшиеся к яме. Привычная настороженность
едва не побудила его дать знак арранту, чтобы скорее слез с ворота и сделал
вид, будто крутит его… Но шаги принадлежали Гвалиору, и венн успокоился.
Скоро с неровного края упала верёвочная лестница, и молодой
нардарец спустился на дно.
– Здравствуй, Пёс… – шепнул он и сунул в руку
венну большой ломоть хлеба. Почти половину пресной белой лепёшки из тех,
которыми питались надсмотрщики. Даже с остатками масла. Кто-то из вольнонаёмных
бросил её, не доев. А Гвалиор изловчился украдкой подобрать и принести сюда.
– Тиргею отдай, – сказал Пёс.
– У меня и для него есть. Я сегодня богатый.
– Здравствуй, Гвалиор, – подал голос аррант.
Надсмотрщик подошёл к нему и вручил такой же добротный
кусок. И вправду богатство, сущий праздник, далеко не всякий день перепадавший
двоим голодным рабам! Венн принялся жевать, заставляя себя не спешить и
стараясь не обронить ни крошки. У него дома пекли совсем другой хлеб. Чёрный
хлеб, пышный, ноздреватый, душистый, способный целую седмицу лежать в коробе не
черствея…
Здешний беззаконный народ был способен только вот на такие
лепёшки. По людям и хлеб! Хотя, если разобраться, хлеб-то ни в чём не был
повинен. Такие уж руки его испекли, а потом бросили наземь…
Гвалиор между тем осветил своим налобным фонариком напарника
венна, сидевшего на рычаге, и то, что он увидел, ему весьма не понравилось. Это
был почти бесплотный призрак того полного жизни Тиргея, что лазил за ним,
пьяницей несчастным, в Бездонный Колодец. Рыжие кудри учёного и так-то были
сплошь побиты безвременной сединой, но теперь они ещё и заметно редели. Да и
завитков, некогда по-аррантски крупных и тугих, как будто сделалось меньше…
Гвалиор пригляделся… Так и есть! Волосы арранта постепенно переставали
курчавиться. Надсмотрщик внутренне содрогнулся. Он сам видел однажды, как
распрямились волосы недавно умершего: вместо шапки крутых завитков на
погребальную подушку расчёсанной паклей легли безжизненно-вялые пряди… Да.
Озеро Каттая дышало воистину смертью. Безликой, неосязаемой и безгласной…
