Тиргей невольно вспомнил, как испугался этого человека,
когда перед походом с них сбивали оковы. А потом слушался его, не прекословя.
«Мне тридцать два года, – подумал он с некоторой даже обидой. – Я
видел мир, меня уже называли учёным и прочили великое будущее… А ему, варвару
этому, – исполнилось ли семнадцать?..» Аррант сделал усилие и поднялся,
тщетно пытаясь сморгнуть чёрные точки, плававшие перед глазами. Разогнать их не
удавалось, и он понял, что впитавшаяся в кости усталость была ни при чём. У
него в самом деле что-то происходило с глазами. «Я что, слепну?..» Но даже и об
этом раздумывать сразу стало некогда: прямо перед ним оказалось входное
отверстие лаза. Он мог бы поклясться высохшими морями, что за время похода к
мёртвому озеру эта дыра сделалась в два раза уже… Беда только, его клятвы
никого не интересовали. Аррант ещё продолжал внутренне ужасаться, а голова и
вытянутая рука уже ввинчивались в шкуродёр, и ноги привычно искали опору, чтобы
протолкнуть извивающееся тело дальше вперёд…
Глыба, несколько дней назад показавшаяся ему горячей, была
теперь попросту раскалена, словно печной свод. И на прежнем месте её, судя по
всему, удерживал лишь камень, подсунутый Псом. Годы назад, ещё в доме
столичного Управителя, Тиргей однажды случайно заглянул на кухню и увидел, как
повара готовили рыбное блюдо. Так вот, ради достижения особого вкуса мелкие
осетры должны были оказаться на сковородке хотя и выпотрошенными, но ещё
живыми. Приглашённый в тот день к обеду, он отказался, сославшись на нездоровье…
«Я думал, будто понимаю страдания несчастных рыбёшек. Глупец!.. Я начинаю
приближаться к подобию понимания только теперь…»
Тиргею понадобилось отчаянное напряжение воли, чтобы
преодолеть затопившие разум ужас и боль и заставить-таки себя втиснуться,
обдирая кожу, под пышущую жаром плиту. «Венн выше меня ростом. И шире в плечах.
Но он смог проползти. Значит, и я…»
Ему казалось, его таки всунули головой в печь, и он
извивался и бился в ней целую вечность. «Если я застряну, то погублю всех…»
Палящий огонь сместился к ногам, потом вовсе отодвинулся прочь. Спёртый,
вонючий воздух, в котором еле тлел налобный светильник, показался напоённым
благословенной прохладой. «О дивные струи подземных водопадов! Как можно было
роптать на судьбу и не радоваться вашим объятиям!..» Тиргей страстно хотел
подарить себе мгновение отдыха, но не решался, понимая, что потом заставить
себя сдвинуться с места будет труднее, чем просто продолжать ползти. «Я не имею
права остановиться…» И он полз. «Только не застрять…» Выворачивая колени и
локти. «Не то все вместе со мной…» Заставляя хребет гнуться так, как ему не
положено от природы…
…Пока не выкатился в пространство обширной пещеры и
слабенький луч фонарика не озарил древесную кору прямо у него перед лицом.
Каменную кору дерева, занесённого или заваленного десятки столетий назад…
Аррант стал гладить его, содрогаясь всем телом. Он судорожно, со всхлипом,
дышал, ему казалось – вот-вот зарыдает, но слёз не было. Наверное, все высохли
от невыносимой жары.
Гвалиор и Пёс вывалились из шкуродёра следом за ним – такие
же измученные, ободранные и в волдырях, но живые. Оба подползли к Тиргею на
четвереньках. Гвалиор хотел что-то сказать, Пёс же настороженно оглянулся, и
тут по другую сторону лаза раздался чудовищный стон, от которого подвинулась
твердь под ногами. В пещере, оставленной походниками, что-то с ужасающим
скрежетом расползалось и рушилось. Содрогания камня говорили о нарастающем
напряжении. Вот оно достигло предела… и глухой рокот оборвался страшным
свистящим ударом.
Из шкуродёра, по которому только что проползло трое людей, с
громким фырканьем вырвался длинный факел огня. Он метнул по стенам непроглядные
тени, разом осветив каменный лес. Тиргей увидел совсем близко перед лицом кору
древней сосны – она казалась бы живой, если бы не была такой белёсой. Озарилась
и ярко блеснула даже бледно-жёлтая бусина застывшей смолы с замурованным в ней
маленьким муравьём… Рваный язык пламени лизнул сапоги нардарца – тот испуганно
вскрикнул и с необыкновенным проворством, каким одаряет только неожиданная
опасность, перекатился подальше от пламени. Дохнуло удушливым жаром – и факел
опал, померк, втянулся обратно в лаз… БЫВШИЙ лаз, навсегда запечатанный
подземным огнём. Никто больше не проникнет в отвесную пропасть, не поклонится
костям Рамауры и Кракелея, не залюбуется смертоносной голубизной дышащего
озера… Остался рассыпанный по полу сноп догорающих искр, да в глазах у людей –
медленно гаснущие отражения пламени…
После вспышки огненно-яркого света пещеру вновь затопила
кромешная темнота. И в этой темноте Серый Пёс вдруг прыгнул прямо с места, даже
не поднимаясь. Он сшиб и отбросил начавшего вставать Гвалиора. Одновременно с
его прыжком где-то возле потолка прозвучал резкий хруст, и вниз с тяжёлым шумом
и треском полетели обломки.
Окаменевшее дерево, чью кору Тиргей несколько мгновений
назад готов был с благодарностью целовать, не выдержало сотрясений, нарушивших
его тысячелетний покой. Толстый сук, засохший, ещё когда на соседних ветвях
зеленели листья и хвоя, обломился у основания. И рухнул, раскалываясь на лету.
Куски бело-серого ногата, за которые мастера-камнерезы отдали бы немалые
деньги, с порядочной высоты грохнули о неровный каменный пол и разлетелись
вдребезги. Они посекли кору «своего» дерева, добавив к её природным неровностям
новые шрамы. Свистнули над головой Тиргея и осыпались, громко стуча по кожаной
куртке Гвалиора, залубеневшей от жара.
– Где ты там, венн? – тревожно позвал молодой
надсмотрщик, когда всё успокоилось и судороги недр прекратились. – Живой?
Пёс не сразу, но всё-таки отозвался из темноты:
– Живой…
Голос у него был осипший и сдавленный. Тиргей приподнялся на
локтях и крутил во все стороны головой, пока не нащупал его лучом налобного
фонарика. Венн, с пегим от пыли, копоти и свежих порезов лицом, сидел под
деревом на полу, неестественно перекосив плечи, и прижимал к рёбрам левую руку.
Правая у него, похоже, не действовала.
– Тебе больно, Пёс? Больно?..
Отвечать не хотелось, но в голосе Тиргея слышалась искренняя
забота, и венн буркнул:
– Может, и больно…
На самом деле было терпимо, если не двигаться. Если же
двигаться… «О-ох!..» Гвалиор с аррантом тщательно вправили куски перебитой
ключицы и туго запеленали рёбра разорванной рубашкой надсмотрщика, но любая
попытка шевельнуться всё равно отдавалась мерзкой, парализующей болью, от
которой начинало останавливаться дыхание. Серый Пёс не впервые ломал кости и
знал, что начальные несколько суток, пока заживление ещё не вступило в свои
права, – самые трудные. Вот только никто ему здесь, в Бездонном Колодце,
эти несколько суток не даст. И без того на исходе запасы сухарей и воды (они
пили из потока, но где он теперь, этот поток!) и масла для светильников – из
двух ныне зажигали только один, с уцелевшим стеклом, потому что на него масла
шло меньше. Одно добро – стена, в которой остался заваленный лаз, грелась
весьма ощутимо, и в пещере было тепло…
Серый Пёс лежал в темноте, раздумывал, как быть, и слушал
тихий разговор Тиргея с Гвалиором.
