– Как же я буду звать своих новых рабов? –
поинтересовался напоследок Тарким. – Имена-то хоть у них есть?
– У дикого народа веннов, почтенный, нет не только
имён, но даже и достойной уважения веры. Они считают себя детьми различных
животных. Этих двоих тебе очень легко будет запомнить. Тот, что сидит в углу
клетки, зовётся Волчонком. А тот, на котором ошейник, – Щенок.
– И правда легко, – рассмеялся Тарким. –
Собака и должна быть в ошейнике. А волк – сидеть в клетке!
Двое подростков явно не разумели саккаремского языка, но,
естественно, понимали, что речь шла о них. Каттай видел: Волчонок так вцепился
в прочные деревянные прутья, что побелели суставы, светло-карие глаза горели
огнём. Щенок, напротив, сидел совсем неподвижно, обхватив костлявые коленки
руками и полузакрыв глаза. «Что толку метаться, – как бы говорил весь его
вид, – если всё равно ничего поделать нельзя?.. Лучше я подожду, пока
настанет мой день…»
Истину рёк тот, кто первым подметил мастерство халисунских
лекарей. Мазь из горшочка под крышкой с красной полоской вправду оказалась
почти чудодейственной. Весь день Каттай осторожно ощупывал свои ступни и под
вечер обнаружил, что волдыри перестали причинять боль. К тому времени древний
лес остался далеко позади, превратившись в подобие тучи, синевшей у горизонта.
Теперь дорога шла по заросшей густым кустарником пустоши; ровная прежде земля
всё более вспучивалась холмами. С самых высоких вершин уже были видны впереди
белые вершины, словно парившие в безоблачном небе. Каттай смотрел на них
заворожённо. Он знал от людей, что наверху будет холодно. Гораздо холоднее, чем
в стольном городе Гарната-кат в самую ненастную зимнюю ночь. Что ж, у Каттая
была с собой связанная мамой тёплая безрукавка. И хорошее шерстяное одеяло…
Седоусый возчик-сегван, правивший лошадьми, пустил его к
себе на скамеечку.
– Видишь тот куст? – спросил он, и кнут в его
руках щёлкнул, небрежно снимая муху с крупа одного из коней. – Небось
думаешь, это обычное держидерево или ракита? Присмотрись как следует к его
листьям, малец. Этот кустик – самый настоящий дуб, вот как!
– Дуб?..
– Да. Это оттого, что здесь сухо и холодно и всё время
дуют сильные ветры.
Каттай сказал:
– В городе, где я вырос, есть умельцы, которые
выращивают карликовые деревца. Эти мастера обладают особым искусством, и
деревца очень дорого стоят. – Подумал и добавил: – Больше стоят, чем я.
Возница расхохотался:
– А на острове, где вырос я, самые высокие деревья
доставали мне лишь до колена, а большинство было ещё меньше. Вот так проживёшь
жизнь и потом только поймёшь, как надо было обогащаться!..
Погода стояла в самом деле нежаркая, и Каттай поймал себя на
том, что прячется от ветра за свисающим пологом. Потом он заметил небольшую
пещерку, словно выгрызенную кем-то в песчаном склоне холма. Сердце сразу
заколотилось: вот они, знаменитые каменоломни!.. Он отважился спросить:
– Это уже рудники?..
На сей раз возчик не стал смеяться над его наивностью, лишь
покачал головой:
– Когда мы к ним подъедем, малыш, ты их сразу узнаешь.
Перед самым заходом солнца Тарким вывел караван к берегу
речушки и велел останавливаться на ночлег. Каттай натянул сапожки и попробовал
осторожно пройтись, и у него получилось. Он помог Харгеллу таскать воду для
костра и собрал в кустах сухих веток на растопку. «Всегда будь полезен своему
господину, – говорила мать. – Не сиди без дела, это грешно!»
Несколько раз он проходил мимо клетки с мальчишками из
«дикого племени, рекомого веннами». Каттаю хотелось заговорить с ними, но он не
отваживался. Да и как с ними заговоришь?.. Чего доброго, ещё зарычат или залают
в ответ. Сами они большей частью сидели тихо, лишь изредка перебрасываясь
словом-другим. Каттай внимательно и с любопытством вслушивался в их речь. И
нашёл, что она в самом деле была ни на что не похожа. А уж он в родном
Гарната-кате каких только купцов не видал!..
В конце концов столковаться с новоприобретёнными сумел не
кто иной, как Харгелл. И, если подумать, ничего удивительного в том не было.
Надсмотрщику приходится иметь дело с рабами из самых разных народов, и грош ему
цена, если он не сумеет объяснить каждому, что от него требуется!
Когда начали раздавать кашу, Харгелл подошёл к клетке и стал
обращаться к мальчишкам поочерёдно на всех наречиях, которые знал, начиная со
своего родного нарлакского. И скоро пришёл к выводу, что народ веннов обитал
действительно где-то далеко и притом в отчаянном захолустье, там, где не имели
понятия о языках великих торговых держав. Харгелл был уже готов махнуть на свою
затею рукой, потом вспомнил, что продавшие рабов вроде бы упоминали северные
края, и решил наудачу испытать сегванскую речь. Хотя на сегванов – что
береговых, что островных – юные невольники были похожи меньше всего…
И вот тут ему неожиданно повезло. При первых же словах на
лице напряжённо слушавшего Волчонка отразилось искреннее облегчение.
– Я понимаю тебя, – сказал он Харгеллу. Выговор
был довольно неуклюжим (как, впрочем, и у самого надсмотрщика), но вполне
членораздельным.
– Ты забыл добавить «господин», – наставительно
поправил Харгелл. Жизнь научила его: в таких вещах раба следовало вразумлять
без промедления. И без поблажек.
– Я… недавно, – медленно ответил Волчонок. –
Я ещё не привык…
– Господин!
– Г-господин…
В руках у Харгелла была длинная палка, необходимая в его
ремесле. А может, просто урок оказался не первым.
Довольный надсмотрщик посмотрел на Щенка и обратил внимание,
что тот, оказывается, впервые утратил невозмутимость: сидел напрягшись всем
телом, и глаза у него были весьма нехорошие. Харгелл даже подумал, что парень
был странно похож на своего четвероногого тёзку… на взъерошенного пёсьего
детёныша, из которого обещает вырасти ого-го какой Пёс. С во-о-от такими
зубами… Харгеллу это не понравилось. Строптивые юнцы, если сразу не выбить из
них дурь, очень скоро превращаются в опасных рабов. Не успеешь оглянуться, как
щенячью шёрстку заменит щетина свирепого кобеля… «Впрочем, – сказал он
себе, – мне-то что за печаль? Всё равно скоро его продавать…»
– А этот, – спросил он Волчонка, – тоже
понимает меня?
– Да… господин. Он умеет говорить по-сегвански.
– Тогда почему он ведёт себя так, словно Боги забыли
наделить его речью?
– Он не любит сегванов…
– Не слышу!
Волчонок спохватился:
– Он не любит сегванов, господин. У них было немирье, и
он поклялся о мести.
– А почему ты сидишь просто так, а он – на цепи? Из-за
побегов небось? Говорят, он даже кровь кому-то пустил?
Волчонок оглянулся на своего товарища. Надо было отвечать, и
он проговорил неохотно, словно совершая вынужденное предательство:
