Буланую кобылу, на которой ездил Гвалиор, звали Ромашка.
Дома он привык к крупным лошадям. К таким, чья холка приходилась ему вровень с
глазами, если не выше. Он помнил, как впервые собрался сесть на Ромашку: «Это ж
не лошадь, это коза какая-то! Да она, как в седло полезу, вверх копытами
свалится…» Мохнатая кобылка в самом деле была ему росточком едва до груди.
Однако под весом немаленького всадника лишь устойчивей расставила короткие
крепкие ножки – и пошла шагом, рысью, а потом даже галопом! Шустренькая оказалась,
выносливая. И очень надёжная. Гвалиор полюбил и зауважал её после того, как
однажды весной они вместе чуть не угодили в разлив горной реки, неожиданно
вспухшей из-за прорыва ледникового озера высоко над верховьями. Ромашка тогда
вовремя почувствовала опасность – и одолела несколько саженей почти отвесной
крутизны, спасая седока и себя. С тех пор Гвалиора перестала смущать внешность
кобылы: всячески баловал любимицу и ездил только на ней.
Он со всех ног примчался в конюшню и поседлал лошадку
трясущимися руками. Дядя Харгелл отдаст ему письмо от Эрезы, он сразу прочитает
его… и будет читать снова и снова целую зиму, всякий раз вычитывая нечто новое,
сразу не понятое, не замеченное… Уздечка, кусок пушистого упругого меха на
спину, пёстрый войлок, седло!.. Вот так всегда – ждёшь, ждёшь, ждёшь. И вдруг
то, чего ждал, наступает стремительно и внезапно, и оказывается, что ты его
почти прозевал, и надо поспешать бегом, чтобы не опоздать совсем безнадёжно!
Церагат и Шаркут со свитой уехали уже далеко, Гвалиор пустился их догонять. Он
выехал из ворот шагом, чтобы ради своего нетерпения не мучить Ромашку. Однако
она ощутила его состояние и сама прибавляла шаг, пока не побежала семенящей
рысцой.
Небо над Тремя Зубьями было совсем ясным; солнце, отражаемое
вечным снегом на склонах, понемногу клонилось к закату. Долина круто уходила
вниз. С дороги, по которой ехал Гвалиор, она просматривалась хуже, чем от
ворот. Казалось, она упиралась прямо в скопление крутых, чёрных против солнца –
только нестерпимо горели шапки ледников – гор. Гвалиор поймал себя на странной
мысли: он толком не помнил, что же находится там, за ущельем, стиснутым
отвесными каменными громадами. Он не был там вот уже почти шесть лет. «Эреза…
Девочка, что же ты мне на сей раз прислала в письме? Станет ли у меня тепло на
сердце, когда я его прочитаю? Эреза…»
Караван был самый обыкновенный. Точно такой же, как год
назад, и два года, и три. Повозка, запряжённая упорными выносливыми лошадьми,
надсмотрщики с палками, длинная скрипучая цепь… Пропылённые, усталые, заросшие
бородами лица прикованных рабов. Их глаза, в которых безнадёжность мешалась с
ожиданием и безумной надеждой… Разбойники, попавшиеся воры, приговорённые к
смерти убийцы. Несостоятельные должники, слишком смелые песнопевцы… грамотеи,
набравшиеся странных мыслей из книг, запрещённых повелением государя… Последние
две-три сотни шагов Ромашка одолела галопом. Опять сама, без просьбы и
понукания. И звонко заржала, приветствуя сородичей.
Ксоо Тарким тоже не изменился с прошлого лета. Кажется, не нажил
ни новой седины в усах, ни жирка на животе – да и с чего бы, если подумать, ему
наживать благополучный жирок?.. Они с Церагатом и распорядителем Шаркутом уже
осматривали медленно бредущих рабов, обсуждая, кто к какой работе пригоден.
– А лозоходца нового ты мне не доставил, Тарким? Вроде
того мальчишки, халисунца, как бишь его звали… Каттаем?
– Да, верно, Каттаем… О, до чего же быстро летит время!
Нет, друг мой Шаркут, подобного ему я тебе не доставил. С такими, ты ведь
понимаешь, везёт только раз в жизни, и этот раз для нас с тобой, увы, уже
миновал. Но, прошу тебя, приглядись получше вот к этому старику… да-да, ты ещё
проехал мимо него, едва посмотрев. Ты, наверное, счёл его слишком старым и
слабосильным? Тебе следует знать, что он весь путь прошёл сам, не отсиживаясь в
повозке…
– Даже так?
– Да, друг мой. Даже так. Я, как водится, случайно
заметил в нём качества, могущие тебе пригодиться…
Гвалиору бросилось в глаза, что дядя Харгелл, издали,
конечно, заметивший его приближение, не принялся махать, как обычно, рукой, а,
едва посмотрев, снова отвёл взгляд. Так, словно ещё на несколько мгновений
хотел сделать вид, будто не заметил двоюродного племянника. У молодого
надсмотрщика так и ёкнуло сердце. «Что-то случилось? С матерью, с отцом? Или… с
Эрезой? Неужели с Эрезой?..»
– Дядя Харгелл?..
Харгелл, которого никто не заподозрил бы в какой-либо
чувствительности, сунул руку в поясной кошель и вложил в ладонь остолбеневшему
Гвалиору нечто маленькое, круглое.
– На, держи… Другие твои подарки она тоже вернула, почти
все. Я их сюда не попёр, уж ты извини, у твоих дома оставил. А колечко велено
было из рук в руки тебе передать. Вот.
Это был недорогой, простенький перстенёк, купленный годы
назад совсем бедным тогда Гвалиором. Купленный для смешливой девчушки – на память,
в знак верности и постоянства. Медный перстенёк даже не с камешком… какое
понятие он тогда имел о камнях, да и мог ли позволить себе! – с
обыкновенным, самым дешёвым речным перламутром. Должно быть, первые годы Эреза
носила его, не снимая. Металл истёрся, а перламутр стал тёмен от царапин, и
краешек его откололся. Каким смешным был этот дар нищего влюбленного рядом с
сокровищами, к которым он теперь каждый день прикасался…
– За кого она вышла? – тупо спросил Гвалиор.
– Эй, парень, ты смотри только не затевай
ничего! – обеспокоился Харгелл.
– Да не затеваю я ничего, дядя, – отмахнулся
Гвалиор. Странно, но он не чувствовал ничего, кроме внезапно навалившейся
усталости. – Так за кого?
Мысленно он успел перебрать всех жителей своей деревни и
разных людей, на его памяти туда заезжавших. Кто предложил его невесте больше,
чем собирался предложить он?.. Сын лекаря, к отцу которого издалека добирались
страдающие глазными болезнями? Ученик кузнеца, ещё при Гвалиоре обещавший
превзойти своего наставника в мастерстве?.. Залётный ухарь-купец, этакий
молодой Тарким, с лёгкостью выложивший деньги на свадьбу?..
– За пастуха Мария, – нехотя ответил Харгелл.
«За… пастуха?» Мысли двигались тяжело, точно полусонные
рыбины в осеннем пруду. Гвалиор помнил Мария, названного в честь знаменитого
кониса. Родители часто дают сыновьям имена великих мужей, надеясь привлечь к
ним удачу. Если бы удача обращала на это внимание, на свете перевелись бы
несчастные, обиженные людьми и Богами. Гвалиор помнил лачугу отца Мария и
обноски, в которых вечно ходил пастушонок, росший без матери.
– Он что… клад нашёл? Или… – тут молодой
надсмотрщик выдавил судорожную улыбку, – …золотую жилу открыл?..
– Ты, мальчик, совсем одичал здесь в горах, –
хмуро пояснил Харгелл. – Ты не знаешь, что делается на свете. Нынешней
весной государь конис издал новый закон!.. Его объявляли повсюду, даже до нашей
глухомани добрались, чтобы никто не мог притвориться, будто не слышал. Так и
называется – «О разорительных свадьбах». Теперь мужчина может жениться, если
даст женщине кров над головой и корову в хлеву. Понял, малыш?
