И тем не менее.
«Я выйду отсюда. Я убью Людоеда».
Пёс был ещё очень молод. И, как все юные, в своих
размышлениях устремлялся сразу к главному, не задерживаясь на мелочах. Он не
тратил времени всуе, прикидывая, каким образом вырвется на свободу. Его
заботило нечто гораздо более важное. Он собирался справиться с воином,
вкушавшим плоть храбрых недругов за много лет до того, как у Серого Пса
народился ещё один правнук.
«Я убью Людоеда. Тогда наши мёртвые получат отмщение, и их
душам позволено будет вновь обрести на земле пристанище плоти…»
Он видел кунса Винитария в бою, со щитом и тяжёлым копьём.
Он видел Харгелла с его палкой, и эта палка чуть не повышибла ему все зубы. Он
видел рудничных надсмотрщиков и их кнуты, против которых не решались пойти
крепкие рабы с кувалдами и кайлами…
От Винитария свирепые надсмотрщики разбежались бы, как
цыплята от ястреба. И первым убежал бы Харгелл.
«Моего отца так и не взяли мечом. Только стрелой в спину. А
я Волчонка-то паршивого не сумел как следует вздуть, когда мы схватились. Что
же я сделал не так?»
Пёс поднялся, стараясь поменьше звякать цепями. «Когда я
бросил Аргиле обломок кошачьего глаза, Волчонок стоял слева, допустим, вот
здесь… Он закричал и схватил меня за плечо, замахиваясь кулаком… вот так… Я
взял его руку и повернул… вот так… и Волчонок полетел было наземь, но сразу
вскочил… да…»
Цепь, увлечённая размашистым движением, всё-таки зацепила
камень, издав отчётливый лязг. Пёс поспешно подхватил её, но лучше бы он этого
не делал! Прислонённые к стене, рядом стояли вверх рукоятками оба кайла,
тяжёлый лом и молоток халисунца вместе с зубилом. И кто только додумался
оставить все инструменты стоймя, вместо того чтобы честь честью сложить их на
полу?.. «Ты сам и оставил». Расплата за глупость воистину недолго заставила
себя дожидаться. Одно кайло потянуло за собой другое, Пёс, дёрнувшийся поймать,
второпях промахнулся закованными руками, и стук, с которым пришлись о камень
толстые деревянные рукояти, показался оглушительно громким. Зазвенел, падая,
молоток, тонко отозвалось зубило. Последним весомо и звучно прочертил по стене
лом. Пересчитал все выбоины и впадины камня и наконец обрушился на пол, чтобы
ещё и подпрыгнуть на нём. Эхо со стоном промчалось по забою, невыносимо
заметалось меж стен, словно в кузнице, когда отцовы помощники брались за
кувалды…
Мхабр с Динарком немедленно встрепенулись и сели, продирая
глаза и силясь спросонья что-то сообразить. Оба, как и Пёс, только-только
легли.
– Ты что же это делаешь, болван разнесчастный!.. –
первым насел на него халисунец. – Дубина, сопляк репоголовый, шишка
еловая!.. Плясать взялся посреди ночи?..
Смущённый Пёс молча выслушивал многопетельные поношения.
Несправедливыми их никак нельзя было назвать.
– Хватит ругать парня, Динарк, – проговорил Мхабр.
В душном забое его полуголое тело лоснилось, как выточенное из блестяще-чёрного
камня кровавика, и Псу опять показалось: сейчас, вот сейчас он вспомнит нечто
очень важное… Однако смутное видение забрезжило и исчезло, он лишь натолкнулся
на обвиняющий взгляд халисунца. Пёс не знал, что с калеки была Мхабром взята
жестокая клятва: если, мол, венн когда-нибудь и проведает о его слишком щедром
подарке, то не от Динарка. А мономатанец продолжал: – Ты, я вижу, зря времени
не теряешь. Правду ли говорят, будто тебя заковали и выжгли клеймо за то, что
ты кому-то возле отвалов голову проломил?
Серый Пёс давно не считал себя обязанным отвечать всякому,
кто его брался расспрашивать. Но сехаба говорил так, словно имел на то право.
Так говорят только наделённые Правдой Вождя. Вдобавок Пёс чувствовал себя
виноватым: помешал людям спать. Он нехотя буркнул:
– Может, и проломил…
Мхабр усмехнулся:
– А двигаешься, словно никогда крови человеческой не
видал и видеть не хочешь.
– Что?..
– Ты муху-то не сумеешь прихлопнуть, если ноги будешь
ставить так, как сейчас. И дышать, как сейчас дышишь.
Пёс на это мог бы возразить, что злополучный Сфенгар был
даже не единственным, чью душу ему довелось отправить на святой суд Небес. Первым
стал молодой воин-сегван: в ночь предательства человек Людоеда ловил за волосы
мать, но встретил копьё двенадцатилетнего сына. Сегван уже замахивался мечом,
однако лёгкое охотничье копьецо оказалось проворнее… Глупо, впрочем, было бы
хвалиться тем, что случилось давно. И объяснялось отнюдь не умением и
мастерством, а отчаянной яростью мальчишки, вступившегося за мать. Лучше
вспомнить, как бестолково он пытался расквасить морду Волчонку. Каким
жгуче-неожиданным оказался удар кнута Гвалиора, прекративший их драку. Как
позже он не сумел отбиться от надсмотрщиков, когда его подвешивали на стене… И
Пёс промолчал, соглашаясь и признавая, что Мхабр молвил сущую правду.
Сехаба тяжело поднялся. Чёрного исполина, выросшего под
жарким солнцем Мономатаны, рудничный кашель приканчивал буквально на глазах.
Выносливость и прежняя сила исчезали день ото дня. Скоро, очень скоро Хозяйка
Тьма отпустит его душу в Прохладную Тень… Но Мхабр выпрямился и повёл плечами,
и в его осанке появилось грозное величие, по которому люди безошибочно узнают
вождя. Даже голого, исхудалого и в кандалах. Он сказал:
– Я был воином. Вот смотри, как это делается у нас…
С тобой хоть однажды было такое?
Чтоб небо кружилось над головою,
Чтоб чёрные точки перед глазами
Метались огненными роями?
Чтоб воздух горло палил на вдохе,
Не достигая бьющихся лёгких,
И на лопатках прела рубаха,
Мокрая от безотчётного страха?
И ты сознаёшь: свалилось на темя
Такое, что вылечит только время,
Но в завтра тебе заглядывать жутко,
Ты хочешь вернуть минувшие сутки,
Где было уютно и так тепло,
Где ЭТО еще не произошло…
…Бывало? И длилось больше чем миг?
Тогда ты Отчаяние постиг.
7. Последний привет
Как утверждали сведущие люди, некогда здесь грохотал
подземный поток. Много лет назад умелые проходчики отвели его в сторону; тогда
ещё не были построены водяные мельницы, и вода только мешала. Осушенное русло
потока – несколько больших залов, соединённых между собой «дудками»,
[21]
– теперь вовсю использовалось людьми. В наклонных колодцах
вырубили ступени, в отвесных поставили скрипучие лестницы и подъёмники для
руды. В залах, где некогда покоились не видевшие света озёра, после спуска воды
начали было стёсывать камень, выравнивая полы, загромождённые упавшими глыбами.
Но отступились, вовремя осознав непомерную огромность работы. Это был труд на
десять поколений вперёд. Его бы, несомненно, предприняли, пожелай Хозяева
устроить в залах дворцы. Но потомки первых старателей предпочитали жить сейчас,
а не в сомнительном будущем, и к тому же почти не показывались на руднике. И
затею с полами благополучно забросили, ограничившись деревянными мостками,
опиравшимися где на подтёсанную скалу, где на прочные сваи. Однако в некоторых
нижних залах сохранились участки, обработанные ещё тогда, в старину. И, как
водится, рудничная молва наделяла эти клочки ровной скалы особыми свойствами и
едва ли не святостью. Предание гласило, будто здесь, каждый в своё время,
трудились и Горбатый Рудокоп, и Белый Каменотёс. Потому-то всё, что могло на
этих площадках случиться, происходило исключительно по манию и под присмотром
незримых покровителей рудничного люда.
