Таких самоцветов Каттай ещё не встречал. Даже в
Сокровищнице. Потому что до сего дня их просто не было. Их никто не находил
здесь, никто не извлекал из земли.
Каттай подбежал к «челу» и торопливо, жадно протянул к нему
руки: что там, в толще?.. Есть ли другие подобные камни? Достойные если не
державных властителей, то их дочерей и супруг?.. Таким ли окажется круглый, с
большую тыкву, опал, который только-только начали вырубать из стены?..
…Дыхание Опасности, пронизавшее всё его существо, повеяло
настолько грозно и мощно, что он еле устоял на ногах. Так вот она, истинная
причина беспокойства, мучившего его все эти дни!.. Головная боль, о которой он,
правду молвить, начал понемногу уже забывать, шипастым железным обручем впилась
в темя и виски. Такой обруч во время прилюдных казней затягивал на преступниках
палач государя шулхада… Каттай громко вскрикнул и бросился к выходу из забоя…
…Чтобы прямиком налететь на Шаркута, как раз туда
вступавшего.
– Господин мой!.. – Каттай начисто забыл
обхождение, присущее добрым невольникам, и ухватил распорядителя за обе руки
сразу. – Господин мой, трижды милостивый и великодушный…
– Что ещё? – остановился Шаркут.
– Господин мой, вели скорее вывести всех оттуда!..
Распорядитель сбросил его руки и сам встряхнул Каттая за
плечи, словно тонкое деревце.
– Не ори, как блажной! Дело говори!
– Милостивый господин мой, ничтожный раб не сумел верно
истолковать предупреждение… Вели скорей вывести всех оттуда, ИБО ТАМ СМЕРТЬ! И
она близко!.. Прикажи, пусть они не трогают камень, за который взялись, пускай
всё оставят, как есть, и скорее уходят из этого страшного места…
Невольники, побросав работу, смотрели на распорядителя и
Каттая. Кто-то начал тихо молиться.
Шаркут прожил почти всю жизнь под землёй. Он гораздо лучше
самого Каттая понял, о чём тот говорил.
– Ты, – сказал он юному лозоходцу. – Чтобы я
тебя здесь больше не видел. Живо наверх. И если кому-нибудь попадёшься ниже
двадцать седьмого, будешь свою половину выкупа заново отрабатывать. Ну?!
Оглох?!.
Каттай упал на колени.
– Мой господин… всемилостивый и украшенный всяческой
добротой… Вели ничтожному рабу отработать десять раз по десять таких половин…
только пусть скорее заложат самыми тяжёлыми камнями этот забой…
Шаркут его не дослушал.
– Забери, – кивнул он Бичете.
Надсмотрщик живо сгрёб Каттая за шиворот, вздёрнул с колен и
потащил к лестнице. Тот пробовал отбиваться, впервые забыв, что не смеет
перечить свободному:
– Мой господин!..
Распорядитель повернулся к нему спиной. И шагнул в забой,
вытаскивая из-за пояса не дающий промаха кнут:
– За работу, дармоеды! Вы там! Заснули?!
Тугой ремень рванул воздух, произведя громкий хлопок. Эхо
метнулось в каменной дыре, металлические створки отозвались едва слышным
звоном.
– Мало ли что там примерещилось сопляку! – рявкнул
Шаркут. – Оно-то ещё обрушится или нет – а я с вас точно шкуру спущу!..
Ну? С кого начать? Мигом ведь за яйца подвешу!
Это он мог. Это он очень даже мог… В дальнем конце забоя
глухо, обречённо стукнуло о камень кайло. Потом другое и третье…
– То-то же… – Распорядитель свернул кнут в кольцо,
однако убирать за пояс не стал. И начал прохаживаться между воротами и «челом»,
особенно подгоняя рудокопов, бережно вырубавших породу кругом огромного, только
что найденного опала. Каким бы судом его ни судили – Шаркут был далеко не
труслив…
Бичета уже вёл Каттая по деревянной лестнице, приближаясь к
подъёмнику, когда ЭТО случилось. Каттай без конца вертел головой, оглядываясь
на забой, и увидел ВСЁ. От первого до последнего мига.
Он увидел, как опаловую глыбу сумели наконец потревожить в
её вековечном гнезде. Вот она шевельнулась… и вдруг её движение сделалось
самопроизвольным, уже не зависящим от усилия человеческих рук… и откуда-то
из-под камня, ярко блеснув в факельном свете, неожиданно высунулся длинный и
тонкий, как вязальная спица, клинок. Он вонзился в живот ближайшему рудокопу,
легко прошил человека насквозь, дотянулся до стены, и из неё полетели во все
стороны камни. Невольник запоздало ощутил боль, с воплем рванулся прочь… Узкий
клинок рассёк тело почти пополам, и вопль захлебнулся. Рудокопы бросили
самоцветную глыбу и отскочили в стороны, насколько позволила цепь, но стронутый
ими камень уже не мог успокоиться. Он медленно поворачивался, вздрагивая и
готовясь выпасть наружу, и с каждым движением из щели между ним и стеной
высовывались новые сверкающие клинки…
Свист, грохот… Страшные крики людей…
Шаркут бешеными скачками нёсся к выходу из забоя. Он
зачем-то прикрывал руками голову. От удара подземных мечей, разрубающих камень,
не даст обороны ни шлем, ни щит, ни лучшая кольчатая броня… Но какое дело до
разума существу, настигаемому смертью?
Прикованных рудокопов, конечно, никто не удосужился освободить.
Надсмотрщик Бичета, остолбеневший от увиденного, споткнулся
на лестнице, потерял равновесие и выпустил Каттая. Тот, рванувшись, скатился
обратно вниз и бросился внутрь забоя, крича:
– Дядя Дистен!.. Дядя Дистен!..
Величественный и жуткий голос подземной стихии мгновенно
похоронил его крик. Он подскочил к горшечнику и стал отчаянно дёргать и тянуть
цепь. Откуда-то брызгало горячим, невозможно горячим водяным паром. Шаркут с
перекошенным лицом промчался мимо них и принялся сводить створки ворот.
– Бичета!.. – ревел он, надсаживаясь от
усилия. – Бичета!..
Пар быстро заволакивал и наполнял забой, под ногами хлюпала
непонятно как оказавшаяся здесь вода, но факелы ещё горели, и Каттай увидел,
как целый веер мечей срезал бок опаловой глыбы, и там на один-единственный миг
ослепительно сверкнула мозаичная радуга – старый Хранитель за сердце схватился
бы, если бы смог увидеть её…
А в следующий миг невольник, прозванный Должником, схватил
Каттая поперёк тела и вышвырнул за ворота, прокричав в ухо:
– Кернгорм! Меня звали Кернгорм!..
Каттай очень отчётливо расслышал его…
Шаркут и Бичета с лязгом свели блестящие створки. Тяжело и
внятно сработал, запираясь, замок, ключ от которого больше никогда не будет
использован. Некоторое время за дверьми продолжало глухо громыхать… Лежавший на
полу штрека Каттай вроде бы различал крики, стук и царапанье, проникавшие
сквозь металл… Несколько певучих ударов… Они очень быстро отдалились и затихли
в земной глубине…
Рудокопов, оставшихся запертыми в забое, было восемнадцать
человек.
Три раза по шесть.
Венн по имени Пёс проснулся посреди ночи – или того, что они
здесь принимали за ночь: времени, когда рабы спали, свернувшись, кто как мог, в
мелком каменном крошеве. Без факела в каменной дыре было почти совсем темно, но
Пёс с некоторых пор обнаружил, что его глаза начали привыкать к подземному
мраку. Во всяком случае, потёмки, нарушаемые лишь отблесками из штрека, были
для него куда прозрачнее, чем для Мхабра или Динарка.
