– Ты что там бормочешь, чёрная рожа?.. Колдовать затеял
никак?.. Смотри, обвала нам на головы не нашепчи!
По рассечённым шрамами губам мономатанца блуждала всё та же
отрешённая полуулыбка. Он проговорил медленно и торжественно:
– Одиннадцать поколений моих предков были
Теми-Кто-Разговаривает-с-Богами. Они умели просить Небо о дожде, а распаханную
Землю – о плодородии. Но вся их сила перешла по наследству к моей маленькой
младшей сестре. Мне же выпала лишь ничтожная толика. Поэтому я и стал всего
только вождём… А теперь, во имя Лунного Неба, которому ты молишься, и шести
пальцев славного Рамауры, что первым одолел Бездонный Колодец, – прошу
тебя, помолчи! Я и так могу и умею немногое, так хоть ты не мешай!
– Наш Кракелей ничем не уступит твоему Рамауре… –
вполголоса пробормотал халисунец. Но всё-таки уважил Мхабра и замолчал.
Поступки чернокожего напарника были понятны ему далеко не
всегда. Например, вот эта его возня с веннским мальчишкой. Правду молвить,
другие рабы не могли взять в толк, чего ради мономатанец его, бесполезного
калеку, всячески поддерживал и защищал. Но это-то как раз было понятно и
правильно. А вот нынешнее…
Между тем Мхабр продолжал говорить, роняя во мрак тяжёлые,
как расплавленная лава, слова. Он звал и по крохам собирал воедино свою тайную
силу. Ему было трудно. Даже величайший колдун мало что может содеять в ошейнике
и с закованными руками, а он и плохоньким колдуном-то себя никогда не считал.
Но ради юного воина, чью жизнь уже приготовилась забрать Хозяйка Тьма,
определённо стоило попытаться. Воззвать к могуществу предков – и ощутить в
своих жилах его огненный ток… Хотя бы единственный раз за всю жизнь…
Мхабр снова и снова повторял формулу сосредоточения,
мысленно заставляя себя как можно более удалиться от мерзкой вещественности
забоя с его застоявшейся темнотой, с его вонью, сотканной из запахов отчаяния,
унижения и нечистот. И когда всё это перестало существовать для него,
искристо-зелёные сколы каменных жил отразили тонкое золотое свечение, окутавшее
кисти его рук. Ненадолго. Совсем ненадолго…
…А веннского подростка из рода Серого Пса посетило видение.
Нечто вторглось и разогнало багровые облака бреда, и он увидел себя лежащим на
земле в месте, показавшемся странно знакомым. Откуда бы ему так хорошо знать
жухлую вытоптанную траву и деревья с плоскими макушками, чья пернатая листва
отливала багрянцем при свете ночных костров?.. Однако во сне ничему обычно не
удивляешься, и он принял это как должное. Он лежал на пушистой шкуре большого
зверя, жёлтой с чёрными, точно нарисованными, разводами, и мохнатые звёзды
смотрели на него с бархатно-близких небес, а вокруг, образуя сплошное кольцо,
горели костры, и глухо доносился из-за стены огня рокот множества барабанов.
В освещённом кругу прямо перед Щенком стоял человек. Его
тело было глянцево-чёрным, словно выточенным из камня кровавика.
[20]
Он стоял прямо и гордо, как подобает воителю, – почти обнажённый, лишь
курчавую голову, бёдра и голени украшали роскошные белые перья. Их глаза
встретились, и неожиданно человек начал танцевать. Его танец, подчинявшийся
замысловатому ритму, не походил ни на что, виденное до сих пор венном.
Движения, то плавные, то хищно-стремительные, завораживали, в них была своего
рода речь, и Щенок необъяснимо понимал всё, что хотел сказать ему чернокожий.
«Наши судьбы схожи, меньшой брат. Твой род истреблён. Моё племя сметено и
рассеяно по земле. Наша встреча будет недолгой: я отдам тебе то, что ещё
способен отдать, и уйду, ибо хребет моего духа сломан. Ты же…»
Танцор припал к самой земле и завис над ней, поддерживаемый
только пальцами рук и ног. Потом взвился в прыжке – и босая ступня в прах
растёрла фигурку человека с кнутом, вылепленную из сырой глины. Новый прыжок,
крылатый взмах белых перьев – и рассыпалось под ногой изображение дородного
бородатого воина в сегванской одежде.
«Ты осилишь путь, которого не пройти мне…»
Перед глазами Щенка завихрились клочья тумана, совсем как
когда-то дома, когда портилась погода и вершины холмов, окружавших деревню,
тонули в дождевой мгле. Он вроде успел заметить, как чернокожий танцор
устремился к трём остроконечным горкам песка… А может быть, это ему лишь показалось.
Умолкли рокочущие барабаны, и всё окончательно расплылось…
Теперь Каттай улыбался, вспоминая, какой страх терзал его
поджилки, когда он попал на семнадцатый уровень в самый первый раз. Они с
господином Шаркутом и мастером Каломином шли тогда в изумрудный забой проверять
иссякшую жилу, и он, Каттай, трясся и потел в предчувствии неудачи, а мастер
был уверен в себе и брезговал вразумить несведущего мальчишку. И чем кончилось?
Камни, о которых так много знал Каломин, перестали откликаться на его зов, и
дух забоя потребовал мастера себе в жертву. Он, помнится, горько заплакал,
увидев посох старика на могиле Белого Каменотёса. Он даже чувствовал себя
виновным в его смерти и, приходя помолиться, старательно отводил глаза от
резной деревянной клюки. Теперь он понимал: зря. Каждый сам выращивает
собственную судьбу. Вот и мастер рудознатец выбрал свой путь… чтобы в конце
концов быть упокоенным в недрах, которые любил, в самой утробе земли, на
глубине, коей удостаивались немногие. А он, Каттай, всё лучше и отчётливей
слышал подземные голоса, и эти голоса указывали ему дорогу к свободе.
«Праведное служение непременно будет вознаграждено», – говорила мама. И
была, как обычно, права. А ещё она говорила, что всякий раб непременно окажется
у такого хозяина, которого на самом деле достоин. Странно даже вспомнить, как,
наслушавшись россказней в караване, он ночь за ночью не спал из-за жутких снов
о неведомых Самоцветных горах. Воистину, он тайно мечтал, чтобы господин Ксоо
Тарким раздумал его продавать и оставил у себя в услужении! Господина Шаркута
не зря боялся весь Южный Зуб, распорядитель в самом деле был грозен и весьма
тяжёл на руку – но только с неразумными, чьё непослушание вызвало его гнев.
Чего бояться честному и старательному? «Скоро я добуду вторую половину своего
выкупа, мама. Потом поработаю здесь ещё, пока не накоплю денег. Я заберу Щенка,
Волчонка и Тиргея с Дистеном, чтобы они смогли вернуться домой. Я тоже вернусь
и буду самым молодым богачом, которого видел Гарната-кат. Я выкуплю тебя, мама,
и заплачу за отца. Я выстрою для нас дом…»
Ему вправду казалось, будто мать могла его слышать.
На семнадцатом уровне царила всё такая же тепловатая духота.
Всё так же мерцали, возникая из темноты штреков, огоньки налобных фонариков, и
вереницы одинаково безликих рабов сливались в общем коридоре в сплошное
многоногое нечто. Плыли по стенам, переламываясь на угловатых брусьях крепей,
сутулые тени бредущих, метались под потолком летучие мыши… Пронзительно голосили
колёса тележек и тачек, сипло вырывался воздух из множества лёгких, забитых
рудничной пылью, шаркали по камню десятки ороговелых босых ног… Нескончаемый
поток двигался к подземным мельницам, где дробили и промывали добытый крушец.
Воду для промывки поднимали из подземных потоков огромные скрипучие вороты. Их
вращали мохнатые маленькие лошадки с завязанными глазами. А в иные, по слухам,
впрягались особо наказуемые рабы…
