Но у Волчонка, думавшего разузнать нечто полезное, разом
пропало всё любопытство, и он лишь отмахнулся:
– Пожрать бы лучше принёс.
Щенок хмуро посмотрел на него, но ничего не сказал. Волчонок
же подумал и спросил:
– А живёшь где?
– В покоях у господина…
У юного венна снова разгорелись глаза.
– А где у него покои? Здесь или… ТАМ?
– «Там»?.. – не понял Каттай.
На сей раз Волчонок отмахнулся чуть ли не со злобой:
– Да что с тобой разговаривать. «Ходырку» нацепил, а
сам не знает ни шиша…
Щенок поднялся на ноги.
– Пойдём, я тебе покажу.
Каттай удручённо последовал за ним. «А ведь мог бы я
догадаться хоть кусочек хлеба утром отложить…»
– Не сердись на него, – сказал Щенок. – Он
неплохой парень. Только всё время есть хочет.
– А ты?.. – вырвалось у Каттая.
Щенок пожал плечами.
– Я тоже. Но не так сильно, наверное.
Он увёл Каттая шагов на полсотни в сторону по дороге, туда,
где он заворачивала за скалу. Надсмотрщик Гвалиор проводил их бдительным
взглядом, но не окликнул. Рабы часто ходили туда, особенно молодые и ещё не
утратившие тщетных надежд.
– Смотри… – сказал Каттаю Щенок и вытянул руку.
Дорога здесь вилась над глубоким обрывом. В двух саженях под
нею в скалу были вделаны бревенчатые опоры и на них растянута широкая прочная
сетка – улавливать всё, что могло вольно или невольно свалиться.
Но туда Каттай смотреть не стал. За ущельем поднималась
утёсистая гряда – ни дать ни взять зубастая челюсть дракона, превращённого в
камень. Превращение случилось очень, очень давно; иные зубы успели выветриться
и выщербиться, а другие вовсе выпали вон. И там, где вместо заснеженного камня
была пустота, открывался вид на долину. Очень далёкую и от этого немного
ненастоящую. Долина была круглая, удивительно правильной формы. Если бы Каттай
проходил в горщиках хоть одну десятую того срока, что посвятил этому ремеслу
мастер Каломин, он бы знал – такая долина называется «цирк». Но он не знал. И
просто глазел, бездумно любуясь внезапно представшим чудом. Горный воздух,
особенно прозрачный и чистый из-за мороза, позволял многое рассмотреть там,
вдали.
– Эта долина… – наконец выговорил Каттай. –
Она вправду… зелёная? Или мне кажется?..
– Вправду, – сказал Щенок. У него были длинные,
ниже плеч, русые волосы. Они торчали из-под тряпья, из которого он смастерил
себе нечто вроде шапки. Ветер раздувал грязные спутанные пряди, давно не
знавшие иного гребня, кроме пятерни.
Каттай, словно зачарованный, смотрел и смотрел вдаль… Как
часто бывает, глаза постепенно привыкали, начиная различать всё больше
подробностей. Каттай рассмотрел дом, хороший каменный дом с забором, из-за
которого выглядывали кроны фруктовых деревьев. Не удалось только оценить, велик
ли был сад, – мешала скала. Каттай, впрочем, не сомневался, что сад был
роскошный. Ещё бы!.. При таком-то особняке!..
А в небе над чудесной долиной, словно знак, нарочно
посланный Каттаю, висел узкий лепесток молодого месяца.
– Кто там живёт?.. – отчего-то шёпотом спросил
Каттай.
Щенок коротко ответил:
– Хозяева.
Хозяева!.. Потомки тех, кто пришёл сюда первыми и был здесь
удачлив. Тех, кто первыми нашёл драгоценные камни и сумел на них разбогатеть,
не отдав свои сокровища ни разбойникам, ни обманщикам-купцам. Они разведали эту
долину и по праву заняли в ней плодородные земли… Хозяева, у которых даже такой
важный и грозный человек, как распорядитель Шаркут, – всего лишь слуга на
побегушках…
– Если Боги моего народа… – негромко, но с
ощутимым внутренним напряжением выговорил Щенок, – если Боги моего народа
не совсем ещё забыли о справедливости, пусть эта Долина однажды провалится в
самую утробу земли!..
Каттай встрепенулся. В памяти вновь прозвучало не так давно
сказанное Харгеллом: «Ты ещё там, чего доброго, даже и в господа выйдешь…» Он
внезапно ощутил, что это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО может произойти. И произойти СКОРО.
Молодой месяц ниспослал ему вдохновение: он впервые отважился помыслить о своём
даре лозоходца как о ниспосланной Лунным Небом возможности совершить Деяние.
Деяние, дарующее свободу. Что, если ему вправду суждено вернуть утраченное
далёкими предками – и честь честью оставить потомкам?.. «Я сразу поеду домой, в
Гарната-кат, и мама увидит, что зря прощалась со мной навсегда. Я выкуплю её у нашего
господина. И отца – пускай он хотя бы после смерти станет свободным, и Лан Лама
перенесёт его душу из чертогов праведных рабов в чертоги достойных людей…»
– Щенок, – начал он, – я… я… – Но мысль,
посетившая Каттая, была слишком дерзкой, чтобы он осмелился выговорить её
вслух. Он запнулся и сказал иначе: – Щенок, я, наверное, буду находить разные
богатые жилы… Я буду очень стараться… Господин Шаркут будет вознаграждать меня…
И я выкуплю вас с Волчонком, как только смогу. И Тиргея… И Дистена-Должника…
Щенок усмехнулся так, словно был старше Каттая не на два-три
года, а на все сто. Он сказал:
– Спасибо тебе.
Но у него, похоже, было своё понятие о Деянии, потому что он
вдруг спросил:
– А видел ты Бездонный Колодец?
…О-о-о! Колодец видели все, работающие внутри горы, и
Каттай, естественно, тоже – тем более что с распорядителем он изрядно полазил
по штрекам. На самом деле Колодец только так назывался. Это была круглая и
гладкая, словно оплавленная, дыра, но не в полу (как надлежало бы колодцу), а в
стене двадцать седьмого нижнего уровня. Почти сразу дыра круто загибалась
вверх, и рассмотреть, что же там дальше, не удавалось даже с помощью яркого
фонаря.
– Его в самом деле пробил Горбатый Рудокоп? –
спросил Щенок.
Каттай поёжился.
– Так говорят…
«Нет уж, – подумал он по себя. – Если, милостью
Лунного Неба, мне вправду суждено выйти на свободу, пусть меня выведет моё
доброе служение, а не этот страшный Колодец…»
Скрип колёс заставил их оглянуться. Двое рабов катили по
дороге тележку с высоким плетёным кузовом. В нос ударил сильный запах вяленой
рыбы. Невольникам, работавшим у отвалов, везли еду.
Следом за первой двигалась вторая телега, побольше, и в неё
была запряжена сильная невозмутимая лошадь. Каттай узнал сноповозку – на таких
телегах с длинными бортиками, сделанными из жердей, у него дома возили с полей
хлеб. Только на этой телеге были навалены снопы совсем другой жатвы. Между
жердями в беспорядке торчали неподвижные, навсегда окоченевшие руки и ноги. Два
десятка голых тел – сломанные темницы освободившихся душ – завершали своё
последнее странствие. Мальчик отступил к скальной стене, пропуская повозку, и
мимо него, совсем близко, проплыло обтянутое бесцветной кожей лицо с глазами,
которых никто не потрудился закрыть. Ни в коем случае не встречайся взглядами с
мёртвым!.. – но Каттай ничего с собой поделать не смог. «Всех нас уморят
работой и сбросят в отвал, кого раньше, кого позже…» – зловеще отдалось в ушах
сказанное когда-то Дистеном.
