…Тележка, подкаченная юнцами, вмещала полторы «взрослые»
тачки. Для двоих мальчишек – как раз. От ворот и почти до самой воронки
подростки, жилясь, толкали её вдвоём. На последних шагах один остался у
рукояток, второй забежал вперёд – открывать бортик, чтобы скорее высыпалась
порода. Надсмотрщик-считала начертил на своей доске ещё одну палочку и, ёжась,
плотнее запахнул меховой полушубок. До коренной зимы было ещё далеко, а он уже
мёрз: из ущелья всё время поддувал ледяной ветер. Надсмотрщика звали Гвалиором,
он сам был горец из Нардара и с детства привык к близости снежных вершин, но
этот ветер пробирал до костей даже его. «Ох, Священный Огонь!.. Нет бы будочку
какую поставили… Распорядителю, что ли, сказать? А он небось ответит: тебе надо
– на свои деньги и ставь…» Лишних денег, понятно, не было. Гвалиор служил здесь
третий год, зарабатывая деньги на женитьбу, и откладывал каждый грош.
В его родных местах свадьба была делом дорогостоящим.
Обычай, прибывший в Нардар ещё с первыми переселенцами из Нарлака (и давно
умерший на исконной прародине), требовал от жениха «пира на весь мир» и весомые
подарки всем родственникам невесты. На это могли запросто уйти сбережения всей
жизни, и оттого большинство мужчин из небогатых семей женились достаточно
поздно. Тот, кто рано обзаводился семьёй, иногда потом всю жизнь отдавал долги…
Гвалиор и завербовался-то в рудничные надсмотрщики ради
заработка, позволявшего лет этак за пять-семь накопить на скромную свадьбу. В
родной деревне у него осталась девушка, согласившаяся подождать. Гвалиор
пересылал домой деньги со своим двоюродным дядей Харгеллом, работавшим у купца Ксоо
Таркима. Дядя всякий раз привозил ему от невесты письмо, написанное грамотным
соседом. До очередного каравана оставался почти целый год…
Нардарец вздохнул и вытянул из-за пазухи плоскую стеклянную
флягу, на дне которой перекатывался и позвякивал о стенки небольшой аметист:
дабы крепкое вино, согревая, не лишило пьющего ясности в мыслях. Гвалиор
отхлебнул из неё и посмотрел на подростков. Вот от кого, наоборот, валил пар!
Они со своими тачками и тележками не ходили, а бегали. Из недр горы – по
выложенной камнем дороге сюда, на повисшие над пропастью мостки – и потом
обратно в раскрытые ворота штольни, вокруг которых инеем оседал тёплый воздух,
поднимавшийся изнутри. Ноги, обмотанные драным тряпьём, не осязали холода,
пропитавшего камни. Будешь ползать, точно варёная муха – не выполнишь дневного
урока, а значит, не получишь еды!..
Мальчишки, конечно, сами вели счёт привезённым тележкам. Но
тот из них, что открыл, а потом вновь запер бортик, на всякий случай спросил:
– Сколько у нас, господин Гвалиор?
Он неизменно спрашивал об этом, вываливая породу. Второй,
такой же нечёсаный и длинноволосый, вообще не открывал рта. Надсмотрщик
посмотрел на дощечку, обвёл на ней очередные четыре палочки и лениво ответил:
– Тридцать две. Можете передохнуть.
– Спасибо, господин Гвалиор!
Колёса застучали по плотно пригнанным камням – мальчишки
торопились в штольню, в относительное тепло. Тридцать две вывезенные тележки
означали половину дневной работы. А стало быть – передышку. Скоро будет еда… За
несколько недель, проведённых здесь, на задворках громадного рудника, юные
невольники успели многому выучиться. Вначале, увидев, как оставили голодным
«ленивого», они заторопились с работой – и надсмотрщик, посмеиваясь, велел им
до еды привезти тридцать третью тележку, а потом и тридцать четвёртую. «Успеете
притащить сорок, – сказал он, – получите полуторную прибавку в еде…»
Это был другой считала, не Гвалиор. Они переглянулись и решили попробовать. И
успели. И действительно получили полуторную добавку. Но на другой день едва справились
с обычным уроком, потому что у обоих трещали и жаловались все жилы. «Не
гонитесь вы лучше за этой лишней жратвой, – посоветовал им парень
постарше, одноглазый вельх. – Она здесь хуже голода убивает…» Парень знал,
что говорил. С тех пор они подгадывали тридцать вторую тележку как раз ко
времени еды. Так, чтобы и передышка выдалась чуть подлиннее, и за тридцать
третьей уже не отправили…
Невольники один за другим кончали работу и подходили к
воротам. Самыми последними туда вернутся подбиральщики. Это – младшие ребятишки,
которых ещё бесполезно впрягать в тележки и тачки и вообще ставить к тяжёлой
работе. Для них сваливают в отдельную кучу каменное крошево, вывезенное из-под
мётел и веников рудничных подметал. Там, глубоко внутри горы, другие невольники
перетаскивают из забоев «крушец» – руду с притаившимися в ней самоцветами.
Что-то неизбежно высыпается из тачек, корзин и мешков, падая на пол… В давно
прошедшие времена каменный мусор просто утаптывали ногами. Потом, когда в
загаженных штреках Среднего Зуба полы приблизились к потолкам, их начали
чистить – и среди дерьма и всяческой дряни нашли один из великолепнейших
рубинов за всю историю прииска! Его сразу отправили в Сокровищницу и нарекли
«Гурцатом Великим», по имени древнего полководца. Кое-кто теперь утверждал,
будто объявился этот рубин совершенно иначе и гораздо торжественней, а историю
про дерьмо сочинили рабы, выпоротые за недосмотр. Где тут был вымысел, где
истина – толком теперь не ведал никто, но с тех-то пор в каждой копи завели
подметал, и весь мусор очень тщательно просматривали. Этим и занимались
маленькие подбиральщики. И у них добавочную порцию давали тому, кто среди
обломков породы отыщет что-нибудь ценное. Случалось такое редко.
Гвалиор снова отхлебнул из заветной фляжки, мечтая о том,
как его сменят. У края дороги ворошил кучу мусора тощенький белоголовый
мальчонка. С утра он несколько раз подходил к надсмотрщику, показывая находки.
В его глазах светилась отчаянная надежда, но Гвалиор, осмотрев камень, всякий
раз отрицательно мотал головой и выкидывал «драгоценность» с мостков. А про
себя гадал, дотянет мальчишка до весны или нет. Если только Гвалиору не
примерещилось, он уже кашлял – и очень нехорошо, не так, как от обычной
простуды…
Мимо заморыша проходили подростки с опорожненной тележкой. И
надсмотрщик увидел, как один из двоих – не тот, что с ним разговаривал, а
второй, молчаливый, – вдруг сунул руку за пазуху, нашарил там что-то и
кинул подбиральщику, ползавшему на коленях возле своей кучи. Тот от испуга и
неожиданности сначала отпрянул. Потом потянулся за брошенным камнем… и вдруг,
схватив его, со всех ног кинулся к Гвалиору.
– Находка! – повторял он на ломаном нарлакском
языке, на котором они объяснялись. – Находка!..
На грязной ладони лежал довольно крупный обломок, сперва
показавшийся Гвалиору куском гнилой деревяшки. Надсмотрщик с неохотой взял его,
повертел и хотел уже было выкинуть, как все предыдущие… Но краешек «деревяшки»
оказался отколот ровно и чисто, и, когда Гвалиор повернул камень к солнцу –
внутри вспыхнула, словно засветилась, узкая золотисто-зелёная полоса. Нардарец
поплевал, потёр рукавом… Так и есть! Настоящий кошачий глаз!..
[9]
Хранящий любовь, уберегающий от измены и сглаза, а по слухам – способный даже
сделать своего владельца невидимым в опасном бою!..
