Он сматывал верёвку. Вернее, то, что от неё осталось:
размозжённые, перебитые лохмотья.
– Теперь только мешки завязывать. Ещё и верёвку
испортил, холера.
Двое мальчишек-веннов в опрокинутой клетке были живы и, судя
по всему, серьёзно не ранены. А вот Рыжему досталось так, что не позавидуешь.
Когда надсмотрщики вернулись к повозке, он по-прежнему сидел на земле, сжав
руками лодыжку придавленной камнем ноги, и негромко стонал. По его лицу, смывая
застарелую грязь, ручейками скатывался пот. Над Рыжим, задумчиво теребя усы,
стоял Ксоо Тарким. Когда подошёл Харгелл, он спросил его:
– А с этим что будем делать? Посоветуй.
– Прикончить, – пожал плечами нарлак. – Даже
если рана не воспалится, за три дня пути, что нам остались, он съест каши на
большую сумму, чем ты за него выручишь на руднике.
Тарким заколебался… Он и так потерял сегодня троих. Каттай,
державший повод пегой кобылы, упал на колени и прижался к сапогам торговца.
– Не вели убивать его, мой милостивый господин! Он
хороший! Он всегда был добрым рабом!.. Позволь, я буду ухаживать за ним и
отдавать ему свою кашу…
– А мальчонка-то молодец, – припомнил
Харгелл. – Это ведь он предупредил меня, что сейчас начнётся обвал!
Тарким нахмурился, размышляя.
– Откуда ты, раб? – наконец обратился он к Рыжему.
Тот долго молчал – смысл сказанного медленно доходил до него
сквозь обречённость и боль.
– Я аррант, – выговорил он затем. Не добавив
положенного «господина».
– Грамотный небось? – обрадовался Тарким.
Приканчивать раба ему не хотелось. – Каким ремеслом ты владеешь?
– Я был учителем… Я учил детей Управителя нашей
столицы. Меня звали Тиргеем…
– Учитель, – усмехнулся Тарким. – Что-то
многие нынче избавляются от учителей. Вот и наш благословенный шад, да прольёт
Богиня дождь ему под ноги, отправил недавно в ссылку своего наставника,
славного Зелхата, прозванного Мельсинским. Жаль, что так вышло, редкого ума был
старик… За что же ты угодил в рабство, аррант? Небось целовался с дочерью
своего Управителя вместо того, чтобы обучать её грамоте?..
Тиргей выговорил медленно, сквозь зубы:
– Я разошёлся во мнении с придворным астрологом
Управителя… Я предостерегал, когда тот пророчил успех… И этот лжеучёный обвинил
меня в клевете на Царя-Солнце, к которой я никогда не был причастен…
– Ну, это все они так говорят, – фыркнул Харгелл.
Он вытащил из ножен, пристёгнутых к левой руке, боевой нож, которым никогда не
пользовался за едой, и деловито погладил им мозолистую ладонь, правя лезвие,
точно брадобрей бритву. – Сплошные праведники на цепи, только хари
почему-то разбойничьи. А послушать, так каждого – ни за что ни про что!
– О чём же ты пытался предостеречь Управителя,
раб? – спросил Тарким. Каттай по-прежнему стоял перед ним на коленях, с
проснувшейся надеждой глядя на своего великодушного господина.
Тиргей еле слышно ответил:
– О проходе сквозь гору, которым тот собирался украсить
главную дорогу к столице. Мои разыскания убедили меня, что там текут под землёй
неукротимые воды… А придворный астролог… он утверждал, будто поток не может
проникнуть сквозь гору… с одного склона на другой…
Тарким щёлкнул пальцами, припоминая:
– Ага! Мне один ваш купец недавно рассказывал за
бокалом вина… Что-то там такое о заваленном тоннеле в Карийских горах и о реке,
внезапно поменявшей течение… Не удивлюсь, если Царь-Солнце скоро выгонит такого
дурака Управителя. Харгелл!..
– Что, хозяин? – с готовностью встрепенулся
надсмотрщик. – Добить?..
– Нет. Вели рабам подналечь и откатить этот камень.
Впряги коней, если потребуется. Да смотрите, ногу ему совсем не оторвите!..
Харгелл пожал плечами, спрятал нож и принялся командовать
невольниками, собирая их вокруг камня. Тарким же пошёл выяснить, почему всё то
время, пока решалась судьба Тиргея Рыжего, возчик Ингомер безучастно сидел на
своих козлах. Равнодушие к участи раба ещё можно было понять, но сегван даже
ухом не повёл, когда речь зашла о его драгоценных конях! Это было поистине
удивительно и заставило торговца насторожиться.
Тарким обошёл повозку и окликнул:
– Ингомер! Эй, Ингомер, ты что там, уснул?..
Выходец с Островов не пошевелился и не ответил.
– Дядя Ингомер, – забеспокоившись, Каттай полез к
возчику на сиденье.
Сегван пристально глядел на своих любимых саврасок, крепко
держа вожжи и чуть приоткрыв усатый рот, словно собираясь отдать команду коням.
Но в его глазах не было ни движения, ни жизни, а по левому виску на кожаный
плащ стекали, густея, тёмные тяжёлые капли. Крохотная каменная чешуйка,
отлетевшая при соударении глыб, промчалась вдвое быстрее самой проворной стрелы
и ударила Ингомера в голову, убив наповал. Он, наверное, не испытал боли, не
успел ничего понять и даже не заметил, как умер. Просто шагнул с дороги,
прорезанной в склоне холма, на знакомые снега, взвихренные северной метелью. И
сразу увидел могучего пса, запряжённого в лёгкие, быстрые санки. И брата,
махавшего из санок рукой: «Вот наконец и ты, Ингомер!»
Эти саночки некогда строились на одного, но много ли места
нужно бесплотной душе? И вот уже свищет под полозьями снег: «Поедем домой,
брат. Ты видишь – вон он показался впереди, наш остров Розовой Чайки. Он ждёт
нас…»
Клетку с мальчишками-веннами вновь поставили на колёса, и
ослик, по счастью, тоже непострадавший, потащил её дальше. Только теперь он
шагал у конца цепи, привязанный за уздечку; надсмотрщик, который вёл его
раньше, занял место на козлах вместо погибшего Ингомера. Тело возчика погребли
под скалой, и Харгелл, знакомый с верой сегванов, выбил на камне три
треугольника – знак громовержца Туннворна. Но никто не стал возиться и хоронить
двоих рабов, убитых скатившимся валуном. Их просто сбросили с крутизны вниз, на
каменистую осыпь, и маленькая лавина с шуршанием унесла трупы долой с глаз.
– Вот и с нами так будет, когда доберёмся на
рудники… – проговорил невольник, шедший последним в строю. От пережитого
страха его потянуло беседовать, и он говорил по-сегвански, чтобы юные венны его
поняли. – Всех нас уморят работой и сбросят в отвал, кого раньше, кого
позже. Я-то старик, я успел пожить, а вас жалко. Я выпустил бы вас, если бы
мог…
Пыль, глубоко въевшаяся в кожу и волосы, не давала
определить возраст. Сколько лет могло быть могучему телом мужчине, назвавшему
себя стариком? И сорок пять, и все шестьдесят… Как и большинство рабов в
караване, он был родом из Саккарема. Другие невольники называли его Дистеном,
что значило просто «должник». Щенок по обыкновению промолчал, а Волчонок
спросил:
– Этот человек… ну… этот самый… что пытался бежать…
Корноухий. Надсмотрщик ведь обещал его не наказывать. Значит, он… это самое…
выбрал смерть под камнями оттого, что не хотел попасть на рудник?
