Наполовину. Слышится шепот Тони Конильи: наполовину – дозволено.
Более неотложный вопрос: что сочтет дозволенным для меня молодой, затянутый в форму полицейский, чье приближение сквозь снег я наблюдал в зеркале заднего вида. Как долго вспыхивал синим и красным маячок его автомобиля? Коп постучал в окно, я опустил стекло и предъявил права. Он посветил на них фонариком. Потом направил луч мне в лицо, проверяя сходство с фотографией. Не возражаю ли я против его просьбы выйти из машины? (О черт, нет.) Пил ли я алкоголь? (О черт, да.) Куда я направляюсь? (Хороший вопрос.) Буду ли я любезен ответить на него? «В Аллегени-Уэллс», – пробормотал я. Это вы так думаете, парировал он. Оказывается, направляюсь я на заднее сиденье полицейской машины. Коп подхватил меня под локоть, сильно и заботливо потянул.
На недолгом пути до участка он, я заметил, изучал мое лицо в зеркале заднего вида.
– Скажите как есть, – потребовал он, когда мы свернули на парковку, и на миг мне почудилось, что сейчас он обвинит меня в подготовке к самоубийству – там, в темном депо. – Вы тот парень, который уток убивает, так?
Единственный телефонный звонок я истратил на Тони Конилью. По моей логике, ответственность за все это безобразие на нем. Но Тони не ответил. Он был пьянее, чем я. Если доехал домой и вырубился, его уже трезвоном не поднимешь. Не позвонить ли Тедди? Вытаскивать меня из кутузки посреди ночи – повинность как раз в его вкусе. Он вечно высматривает очередную историю о Хэнке Деверо, чтобы пополнить свой репертуар. Но расскажет он ее скверно, как и все прочие, и к тому же я слишком дурно обошелся с ним в ресторане, чтобы теперь взывать о помощи.
– Вашей жены нет дома? – спросил, задирая брови, старый коп, когда я повесил трубку. Мысль его была очевидна: без малого два часа ночи, а жена этого бедолаги где-то шляется. Понятно, отчего мужик пьет.
– Знаете что? У нас имеются отличные комнатки прямо тут.
В данный момент я был на все согласен.
– Я мог бы много кому еще позвонить, – сказал я конвоиру, провожавшему меня по коридору в вытрезвитель. Не хотелось, чтобы он подумал, будто я одинокая душа, ни друзей, ни коллег. Черт, у меня есть даже декан, стоит его позвать, и он приедет за мной. Единственная причина, по которой я тут, – исполнить пророчество.
– Ночь понедельника. Почти вся камера ваша, – сказали мне, и это правда. Из полудюжины коек занята лишь одна. – И товарищ подходящий. Сегодня у нас высшее общество.
В основе любой реальности лежит истина. Такова моя вера. Порой для наблюдаемых явлений можно подобрать несколько более-менее осмысленных объяснений, но точное истолкование фактов всегда опознается по его красоте, по его простоте. Тони Конилья не подошел к телефону по той простой причине, что его не было дома. Его не было дома, потому что он не может находиться в двух местах одновременно – раз он здесь, он не может быть там. А он здесь. Это я видел.
Я не стал будить его ради того, чтобы поздороваться, хотя соблазн и был. Не стал, чтобы не лишать его мистического момента следующим утром, когда он проснется, обнаружит меня в камере и не сумеет понять, хоть с бритвой Оккама, хоть без, откуда же я взялся. Он не успокоится, пока ему все не разъяснят, пока не уничтожится вероятность иного мира, отличного от знакомого нам, – иного мира, по которому мы тоскуем.
Я лег на дальнюю от Тони койку и задумался о будущем.
В моем возрасте Уильям Оккам был отлучен от церкви, бежал от мести римского папы, чей авторитет он ставил под сомнение в поджигательских памфлетах, своего рода колонках того времени, с тиражом меньше, чем у рэйлтонского «Зеркала заднего вида». В ту пору не существовало среднего класса, к которому можно было бы апеллировать, да и в любом случае Уильям, давно изгнанный из университета, рассматривал свою миссию иначе, нежели я в Западно-Центральном Пенсильванском университете. Вероятно, большее сродство он бы обнаружил с Уильямом Генри Деверо Старшим, который всегда воображал, будто обращается к немногим избранным коллегам и старшекурсникам, современному эквиваленту средневековых схоластов, носителям знания, арбитрам светского вкуса. В моем возрасте, в пятьдесят лет, у Оккама еще оставалось впереди четырнадцать лет, а по меркам четырнадцатого столетия шестьдесят четыре года – глубокая старость. И самое лучшее: жизнь не утекала из него помаленьку, словно воздух из несильно проткнутой шины. Его унесла Черная смерть, он не предвидел конец заранее, пока смерть не явилась за ним – грязный, грубый, демократичный враг, споривший с Уильямом точными, элегантными силлогизмами, разбивший в пух и прах логику философа и объединивший скорой смертью то, чего не могла объединить жизнь, – противоречивые порывы разума и веры, которые задавали течение его жизни.
Странные мысли для человека в тюремной камере города Рэйлтона, штат Пенсильвания, в два часа ночи, и если об интеллектуальном уровне прежних обитателей этой камеры можно было судить по надписи на потолке надо мной, я тут – единственный, озаботившийся такими вопросами. Глядя на потолок, я сообразил, что во второй раз за день получил совет жрать говно. Я закрыл глаза и уснул, считая вагоны.
Когда я проснулся, Тони Конилья стоял надо мной. Похоже, с ним приключился тот трансцендентный момент, который я предвидел ночью.
– Я просил тебя приехать за мной, а не присоединиться ко мне.
– О чем ты? – Я приподнялся на локте.
– Я истратил вчера ночью звонок, оставив сообщение на твоем автоответчике, – пояснил Тони.
Услышав это, я невольно расплылся в ухмылке.
– А я позвонил тебе! И тебя тоже не было дома.
Я протянул ему упаковку аспирина, которую всегда храню в бардачке «линкольна» и благоразумно прихватил с собой прошлой ночью. Тони вдумчиво разжевал несколько таблеток. Сравнив свои версии событий, мы убедились, что арестовал нас один и тот же молодой коп и ни одному из нас не было предъявлено обвинение.
– Он хотел составить протокол, пока я не сказал ему, что я профессор, – пояснил Тони. – Пока я не сказал ему, что я – Хэнк Деверо.
– Здорово же он удивился, наткнувшись полчаса спустя еще на одного Хэнка Деверо.
– Ты сказал ему, что твой отец вернулся в Рэйлтон? – поинтересовался Тони. – Вот и объяснение.
Я не помнил, когда я сообщал Тони о возвращении моего отца, но, видимо, сообщил, раз он об этом знал. Сегодня мне предстояло нанести визит У. Г. Д. Старшему – долг, с исполнением которого я затянул.
– Когда нас выпустят, как думаешь? – спросил я, спуская ноги с койки. Хотя новый день сулил не больше веселья, чем предыдущий, почему-то мне уже хотелось его начать.
– Когда тут подают завтрак, как думаешь? – вопросом на вопрос ответил другой Хэнк Деверо.
Глава 32
Забрав машину, я потащился в Аллегени-Уэллс позади фургона с логотипом питтсбургского телеканала. Когда я задал себе вопрос, какой сюжет мог заманить новостников из столь дальних мест на двухполосную асфальтную шоссейку, соединяющую Рэйлтон с Аллегени-Уэллс, полученный ответ меня не порадовал. И еще меньше я порадовался, добравшись до Аллегени-Уэллс и обнаружив там регулировщика, дирижирующего транспортом на перекрестке. Вместо того чтобы свернуть влево, к Имению I, я свернул вправо, проехал между наклонными столбами Имения II и дальше под деревьями по дороге, ведущей к дому Пола Рурка, где остановился и выключил зажигание. Вторая миссис Р. в пушистых тапочках, фланелевой ночнушке и зимнем пальто сидела в шезлонге на веранде и поедала сладкие хлопья из высокой коробки. Час еще ранний. Без двадцати восемь. Солнечно, воздух постепенно прогревался, но еще холодно.
