Рассел сообщил, что пока я мылся, телефон звонил несколько раз. Я отмахнулся, разложил шезлонг. В холодильнике есть пиво, сказал я Расселу.
– Держи карман шире! – откликнулся он. – Я проверил.
– Точно?
– Точно.
Я призадумался.
– Джули пьет пиво?
– Конечно.
– С каких это пор?
– С шестнадцати лет, как все люди, – ответил Рассел. Зятьям нравится знать то, о чем их тести понятия не имеют. И делиться своими знаниями они тоже любят.
Вечер был неожиданно теплый. Не настолько, чтобы сидеть на веранде без куртки, но достаточно, чтобы мечтать о лете. Мы с Лили давно – за годы с тех пор, как построили свой дом, – привыкли таким способом привечать скорый приход лета: терпели легкое неудобство, причиняемое медлительной весной, подменяли реальность надеждами, зная, что наши дни движутся в верном направлении. Нынче ночью, согласно прогнозу, через Пенсильванию пронесется стремительный холодный фронт. Температура должна резко упасть, но к утру тепло возвратится.
Рассел заметил, как я ласково поглаживаю подлокотники шезлонга.
– Мы собирались купить мебель для веранды, перед тем как деньги кончились.
Я промолчал, и он осторожно продолжил:
– А если честно, скажите: вам нравится ваш дом?
– Я об этом особо не думал, Рассел. Пожалуй, да, он мне нравится. Нам тут неплохо жилось с тех пор, как мы его построили.
Будь с нами Лили, она бы пояснила, что я, как большинство мужчин, не склонен замечать окружающую обстановку. Но я действительно доволен тем, что мы построили дом, где много окон, вдоволь света. И рад, что мы построили его достаточно далеко от университета и меня не могут выдергивать на работу всякий раз, как кто-то забудет погасить на кафедре свет.
– Я спрашиваю потому, – продолжал Рассел, – что я мало что так ненавидел в своей жизни.
– Тебе противен мой дом, Рассел?
Зять уставился на меня в темноте.
– Мой дом, – уточнил он.
– Они идентичны, – напомнил я. – Похоже, ты оскорбил мой дом.
Расселу хватило ума не отвечать на подковырку.
– Я ненавижу сам дом, – перешел он к подробностям, – ненавижу мебель. Ненавижу даже все то, что мы собирались купить, если бы не кончились деньги.
– Дальше ты скажешь, что ненавидишь мою дочь.
Я ожидал поспешного возражения – и не дождался.
– Вот чего я не понимаю, – произнес Рассел.
Слова он выбирал аккуратно – тем лучше для него. Он знал, что я к нему хорошо отношусь, но не знал, как далеко простирается это доброе отношение. Хотел бы использовать мою благосклонность как козырь в своей игре, но боялся, что не выйдет. Или же дело было попросту в том, что приходилось говорить тяжелые вещи.
– Вы и Лили не… не склонны к стяжательству, – произнес он наконец.
И вновь я не знал, что ответить. Комплимент граничил с оскорблением, и Рассел это понимал. Как двум не склонным к стяжательству родителям удалось вырастить такую жадную приобретательницу – вот что он хотел бы выяснить. Он вроде бы даже надеялся, что я ему объясню. А я бы хотел объяснить, что, на мой взгляд, в глубине души Джули не так уж склонна к стяжательству. Она лишь несчастна, сбита с толку, никак не поймет, как «быть кем-то» в этом мире. И поскольку не знает, чего желать, хочет всего подряд. Во всяком случае, к такому выводу я пришел. Возможно, это излишне великодушная родительская теория. Ведь если применять это извинение беспристрастно, оно подойдет к приобретательству в целом, а не только к моей дочери. Разве кто-то чувствует себя в этом мире как дома? Разве знает, чего следует желать? Нет, говорю я себе, многие люди вполне – многие люди точно знают, чего хотят. Но не могу поверить, что Джули принадлежит к их числу. Не могу поверить, чтобы душу моей дочери можно было так задешево купить.
– Ты собираешься объяснить мне, откуда у нее фонарь под глазом? – напомнил я, пока наш разговор не сделался чересчур философским.
– Она вам не рассказывала?
– В пятницу она сказала, что ты ее толкнул, – сказал я. – Сегодня утром намекнула: возможно, за этим стоит что-то еще.
Я не уклонился от истины, однако и не был слишком уж точен. На самом деле нынче утром Джули ничего не сообщала мне и ни на что не намекала. Она общалась с моим автоответчиком, а я стоял в оцепенении и слушал.
Рассел кивнул, поднялся, перегнулся через перила веранды, уставился в темноту – уж не знаю, что он там видел. Ветер переменился, и я снова почуял присутствие волков. Я ждал, что Рассел заговорит, но он вдруг содрогнулся всем телом, и его вырвало на землю, за перила. Оккам пробудился, торопливо вскочил, подошел посмотреть, в чем дело, потом выжидательно поглядел на меня. Люди относятся к регургитации не так просто, как животные, и я хотел бы объяснить это Оккаму. Я бы хотел пояснить моему псу, что мы, естественно, сочувствуем тому, с кем приключилась такая неприятность, однако предпочитаем ограничить личное участие в этом процессе. Я постарался вложить все эти смыслы в многозначительный взгляд, но Оккаму это, очевидно, пришлось не по душе. Он считает нужным что-то делать, и если сообразит, что именно, угроза изгваздать лапы его не остановит. Он же всегда может вылизать их насухо. Испачкать лапы – такая мелочь, когда надо помочь страдальцу. Пес смотрел на меня с недоумением – мол, что ж это ты? Между прочим, я только что принял душ. И все же Оккам был прав: что-то предпринять нужно. Я сходил в дом, нашел бумажные полотенца и вернулся с ними, когда угроза миновала. Рассел все еще стоял у перил, но тело его больше не содрогалось. Я протянул ему салфетки, и он принял с благодарностью.
– Я вас предупреждал, что меня чуть что тошнит, – пробормотал он. – Весь день подступало. Наверное, заболеваю.
Он рухнул в свое кресло. Оккам понюхал бумажные полотенца. Непременно хотел досконально разобраться во всех аспектах этого происшествия.
– Что там внизу? – спросил Рассел, махнув рукой в сторону того места, где приземлилось содержимое его желудка. Я не включал наружный свет, а потому за пределами веранды, куда попадал свет из кухни, было темно хоть глаз выколи.
– Об этом не беспокойся, – сказал я.
Чистым бумажным полотенцем Рассел утер лоб.
– Получше стало, – признался он.
– Еще бы.
Он глянул на меня, слегка улыбнулся:
– За последний час мы опозорились друг у друга на глазах дальше некуда.
– Так начинается мужская дружба.
– Сработало. – Он пожал плечами.
Забавно и трогательно, что Рассел так сказал, и я действительно был тронут, хотя эмоция несколько смазывалась тем, что у меня тоже сильный рвотный рефлекс.
– Спасибо, что не пробил головой потолок от всего этого, Хэнк. В выходные я думал, ты, наверное, захочешь меня убить. Потому и решился встретиться с тобой. Выяснить, как обстоят дела.
