Снова распахнулась дверь мужской уборной. Вышел Финни.
– Извини, Финни, – сказала Грэйси. – Я ничего не видела.
– А вот теперь ты всерьез задела его чувства, – сказал Джейкоб.
Распахнулись двойные двери, обозначив уход со сцены Грэйси.
– Не понимаю, куда он подевался, – повторил свою реплику Тедди.
– Он сошел с ума, – сказал Финни. – На прошлой неделе я поймал его у двери в мою аудиторию, он корчил рожи студентам.
– До чего ж он завладел вашим воображением, – сказал Джейкоб. Теперь все они удалялись от меня по коридору. – Грэйси он видится на потолке, тебе – возле твоей аудитории.
– Будь у нас декан, способный воспринимать такие вещи всерьез… – завел Финни.
– Такой декан давным-давно покончил бы с собой, – закончил его фразу Джейкоб.
– Давайте съезжу в Аллегени-Уэллс и проверю, как он, – без энтузиазма предложил Тедди.
Снова где-то в коридоре открылась и закрылась дверь.
– Джейкоб! – сказал Билли Квигли. – Ты в курсе, что Грэйси направо и налево рассказывает всем, что ты на ней женишься?
– Я попросил нашего друга Хэнка быть шафером, – подначкой на подначку ответил Джейкоб. – Но если он и дальше будет убивать уток и ползать по потолку, придется поискать замену.
– Думаю, он не убивал гуся, – с искренним сожалением ответил Тедди.
– Ты же не считаешь, что он для этого слишком нормален? Слишком эмоционально стабилен? – Голос Пола Рурка.
– Что это за розовые пятна у тебя на рукаве? – спросил Джейкоб (очевидно, у Финни).
– Их видно? – всполошился Финни.
– Только когда на них свет падает, – успокоил его Джейкоб.
– Разве Грэйси не замужем? – спросил Билли Квигли, успокоив тем самым меня, потому что этот вопрос вертелся у меня на языке. Голоса почти растворились в отдалении.
– Это формальность, – ответил Джейкоб, и двойные двери в конце коридора распахнулись, а потом закрылись, отрезая их разговор.
Я осторожно приоткрыл дверь женской уборной и выглянул. Коридор пустынен и тих. Я посмотрел на двойные двери в конце коридора, за которыми скрылись мои коллеги. В каждой двери небольшое прямоугольное окошко, но они слишком далеко и освещение в коридоре слишком тусклое, чтобы я мог разглядеть, прижаты ли к этим окошкам лица. Я решил рискнуть. Выскочил из женской уборной, пронесся по коридору в свой кабинет, схватил портфель и работы, которые надо прочесть к завтрашнему семинару творческого письма. И вниз по задней лестнице.
Снаружи, к моему облегчению, уже сгущалась тьма. Я выбрался из корпуса современных языков и пробежал через лужайку к парковке, где дожидался меня «линкольн». В столь поздний час на пространстве в два акра осталось всего с полдюжины машин, и, вероятно, мне бы следовало удивиться тому, что одна из них припаркована вплотную к моей, но я не обратил внимания. Слишком длинный был день, чтобы еще вдумываться в мелкие загадки, малые статистические аномалии. Тем более что ни в той ни в другой машине никого не было, насколько я мог судить с расстояния в пятьдесят метров. Я отпер свою, залез внутрь, вставил ключ в замок зажигания. Краем глаза я увидел, как соседняя машина слегка покачнулась и поднялась чья-то голова. Я пришел к тому же выводу, к какому пришел бы и Уильям Оккам, ведь и Уильям был когда-то молод и откликался на призыв весны, тем более весны запоздалой. Без сомнения, я помешал какой-то юной парочке, решившей, что на дальней парковке ее никто не побеспокоит. Теперь молодые люди небось жалеют, что не отложили свидание до наступления полной темноты. Я начал помаленьку сдавать назад, но тут в соседней машине загудел сигнал, я невольно оглянулся и увидел в окне взлохмаченную голову моего зятя Рассела. Я затормозил. Рассел вылез из машины, зевая и потягиваясь. Я перегнулся и открыл пассажирскую дверь, Рассел сел рядом со мной, все еще потирая глаза.
Запах разбудил его.
– Ого! – воскликнул он и уставился на меня в изумлении. Дверь он за собой не закрыл, свет в салоне не погас, и Рассел все хорошо разглядел. – Господи, Хэнк, что с вами? Неужели еще один поэт?
– Преподавание литературы теперь не такая чистенькая работа, как бывало, – ответил я. – Хотя многие люди этого пока не понимают.
Он высунулся наружу, судорожно глотая воздух.
– Извините, – пробормотал он – кажется, и впрямь виновато. – У меня сильный рвотный рефлекс. Может стошнить от запаха вареной капусты.
– А как насчет орального секса? – спросил я.
– Боже, Хэнк! – Он так и цеплялся за дверь, этот мой зять-чистоплюй, который то ли поставил, то ли нет моей дочери фингал под глазом. – Помилосердствуйте!
– Я про вообще. Не про нас с тобой.
Он вылез из машины. Вид и впрямь больной.
– Что ты тут делал, Рассел?
– Вас ждал. Больше часа просидел. Думал, может, поедем куда-нибудь выпить пива. Поговорим.
– Хорошо, давай.
Он уставился на меня, пытаясь понять, всерьез ли я соглашаюсь.
– Но сначала я бы хотел принять душ и переодеться, если ты не против.
– Еще бы.
– Поедешь к нам домой?
Он засомневался.
– Джули там?
– Возможно, но, скорее всего, нет. Думаю, она сейчас у себя дома. У вас то есть. Теперь, когда она сменила замки.
– Боюсь, я пока не готов к встрече с ней, – вздохнул он.
– Ты женат на ней, Рассел. Вам придется увидеться.
Похоже, информация про замки прошла мимо его ушей.
Он все еще пристально смотрел на меня. Поморщился:
– Вы правда так уделались, преподавая?
Он поехал следом за мной в Аллегени-Уэллс. Так каждый из нас провел пятнадцать минут в одиночестве. Рассел, возможно, потратил эти пятнадцать минут, соображая, разумно ли обращаться за советом насчет супружеских передряг к пятидесятилетнему мужику, убивающему уток и мочащемуся в штаны. Я же использовал поездку в одиночестве для того, чтобы поразмыслить о наихудшем, как мне кажется, изъяне моего характера – о том, что когда я сталкиваюсь с серьезными фактами жизни, с ее злобной мелочностью, с трагедией и отсутствием внятного смысла, ко мне так легко возвращается хорошее настроение. Тьма сделалась почти сплошной к тому времени, как мы добрались до Аллегени-Уэллс. Свет фар лишь царапал по наружной оболочке Пенсильванского леса на границе узкого хребта. Нетрудно вообразить, как в непроницаемой глубине леса рыщут волки, сбиваются в стаи, сужают круги, завывая и скрежеща зубами. Возможно, они уже так близко, что услышали, как я хихикаю.
Приняв душ и одевшись, я вышел на веранду и обнаружил Рассела в кресле, Оккам мирно сопел у его ног. Автоответчик телефона почти переполнился, зеленый огонек вспыхивал, как сигнал тревоги, но так не хотелось портить хорошее настроение – включать записи и выслушивать коллег. Большинство хотело просто поговорить о том, что произошло на кафедральном собрании, но черт подери, я тоже там был. Было бы интересно сопоставить их версии друг с другом и с истиной, но, откровенно говоря, не до такой степени интересно, так что я надел куртку и пристроился на веранде рядом с зятем. Волки, сужавшие круги в моем воображении, похоже, на что-то отвлеклись. Я понюхал воздух, проверяя, нет ли их поблизости. Ничего не учуял. Возможно, в душе я смыл с себя след, по которому они бежали.
