– Я хотела бы поговорить с Рейчел Уильямс, – произнес смутно знакомый голос.
– Венди! – угадал я.
– Хэнк Деверо? – переспросила мой литературный агент.
Я признался, что это я.
– Похоже, вы все-таки прославились, – сказала она. – Глазам своим не верю, как распространяется этот сюжет. Если правильно все разыграть, глядишь, выйдет в топ недели.
Не понять, шутит она или всерьез.
– Венди, вы же знаете, как я вас люблю, но давайте я просто продиктую вам домашний номер Рейчел?
– Тяжелый день?
– Мне кажется, он тянется месяц – худший месяц моей жизни, – сказал я. – А еще не вечер.
– Вообще-то домой я ей только что звонила.
– Попробуйте еще раз. Наверное, она в дороге. Забирает ребенка из школы.
– Я и сама в дороге. Придется, наверное, отложить звонок до завтра.
– Рад, что вы взялись за нее, – сказал я, чуточку, возможно, заигрывая. – Она сообщила, что рассказы вам понравились.
Короткая запинка перед ответом:
– Не просто понравились. Я их продала.
– Когда?
– Примерно двадцать минут тому назад.
Я не сразу отреагировал, и она добавила:
– Я очень непрофессионально поступила. Сказала вам прежде, чем автору. Только потому, что вы ей помогали. Я думала, вы будете счастливы.
– Так и есть, Венди, – подтвердил я.
– Но у вас голос странный, вот почему я и говорю.
Может, голос у меня и странный, но едва ли я вправе объяснить Венди причину. Ее звонок отбросил меня на двадцать с лишним лет назад, в тот день, когда эта же самая женщина позвонила мне с известием, что «На обочине» приобрел крупный издатель, – и эта новость в итоге привела к тому, что мы зачали Джули, купили участок в Аллегени-Уэллс, дали старт всеобщему университетскому переселению, я отказался продать свободный участок Полу Рурку, а потом получил звание профессора, и мы окончательно пустили корни в том месте, где изначально не планировали задерживаться. Всё из-за одного телефонного звонка. Что подобный звонок будет значить для Рейчел, я не мог предсказать, но понимал одно: ее жизнь тоже изменится.
– Денег не много, – сказала Венди, как будто думая меня этим утешить. – На большой тираж мы не рассчитываем. Со времен Рэя Карвера грязи в литературе предостаточно.
– Да и в жизни тоже, – не удержался я.
– Ее муж похож на персонажа этих рассказов?
– Они расстались, но да, – ответил я. – Позвоните ей прямо сейчас, ладно?
– Когда она приходит на работу по утрам?
– Позвоните сейчас, Венди. Вы представления не имеете, что это для нее значит.
– Хорошо, буду звонить, пока не дозвонюсь.
– Слушайте, пока вы еще здесь… как вы думаете, такое бывало с кем-нибудь раньше?
– Что?
– Чтобы человек снял трубку и услышал от своего агента, что она только что пристроила книгу его секретарши.
Едва заметная пауза, и потом:
– Хэнк, я не могу продавать книги, которые вы не пишете. Или вы сейчас работаете над книгой?
Я машинально складывал листок с каким-то текстом – так и эдак. Развернув листок, я расправил его ладонью на новой промокашке и увидел, что это одна из тридцати копий кафедрального устава, где излагаются правила отрешения меня от должности. Я-то надеялся, что мой давний агент, мой друг задаст этот самый вопрос и я смогу ответить, что подумываю о втором шансе. Если бы этот смятый листок бумаги был первой страницей, пусть сколь угодно черновой, новой книги, я бы сообщил об этом. Но он не был первой страницей чего бы то ни было вообще, и мне ничего не оставалось, как признать истину без прикрас:
– Нет. Звоните Рейчел.
Мы оба положили трубки, я снова свернул бумажку пополам, затем вдоль и сунул ее во внутренний карман пиджака. За матовым стеклом двери кабинета шевелились тени, двигались в сторону аудитории для общекафедральных собраний. Разумом я понимал, что цель этих перемещений – определить ближайшее будущее некоего Уильяма Генри Деверо Младшего, временно исполняющего обязанности заведующего кафедрой английской литературы. Но давайте начистоту: мое административное будущее меня особо не волновало.
Глава 28
В выпускном классе я был влюблен в красивую брюнетку Элайзу. На третьем свидании, во время школьного вечера, она дала мне отставку без единого слова объяснения и предоставила заливать печаль одной бутылкой газировки за другой в темной, почему-то незапертой столовой. Одиночество в большом, темном, знакомом помещении соответствовало чувству трагической утраты, особенно когда из соседнего спортзала стали просачиваться песни братьев Эверли. «Когда я тоскую по тебе, мне только и нужно – уснуть. Уснуть, уснуть, уснуть». Я никак не мог извлечь себя из столовой, пока не услышал, как объявили последний танец, – тогда я поднялся, собрал в кучу тару из-под «Фанты», покидал ее в ящик рядом с автоматом и поплелся в зал за своим брошенным на скамье плащом. Свет уже приглушили для последнего танца, и план мой заключался в том, чтобы прихватить плащ и ускользнуть невидимкой в трагическую ночь, но вдруг вот она передо мной, моя Элайза, просит меня потанцевать с ней, хотя она, конечно, ужасно обошлась со мной, пожалуйста-пожалуйста. И она ласково дотронулась до моего локтя.
Ну конечно, я согласился, и мы вышли вместе на танцпол, ее маленькие грудки с обеих сторон упирались в мой подпрыгивающий подростковый киль, и никаких объяснений не требовалось, хотя я с удовольствием услышал, что она внезапно осознала, какое я сокровище, и не хочет меня терять. Даже в темном спортзале я видел, что ее глаза полны слез, и у меня самого увлажнились слегка глаза при мысли, как же сильно она меня все-таки любит. На следующий день я выслушал правду от ее подруги: Элайза порвала со мной в надежде закрутить с другим парнем, который вроде бы собирался расстаться со своей постоянной девушкой. Когда же в той паре так и не произошел разрыв, Элайза вернулась ко мне. Даже пока я выслушивал слезоточивую исповедь Элайзы, что-то мне нашептывало версию событий, близкую к изложенной ее подругой, но, вынужден признать, я предпочел сказку, рассказанную мне маленькой лисичкой, которая так сладостно терлась об меня. И что такое истина, в конце-то концов?
Истина в том, что я сплю. Я сознавал это, но не вполне проснулся. Истина в том, что я не хочу просыпаться. Во сне я лежу в постели с моей женой, и кровать наша стоит в центре пустого школьного зала. Братья Эверли дремотно воркуют на заднем плане о том, что у меня есть, что мне нужно. Жена моя сокрушена. Она совершает акт покаяния, глаза ее полны слез. Я не готов поверить, что ей есть в чем себя винить, и она принимается мне объяснять, как я заблуждаюсь на ее счет. Она провела выходные в Филадельфии с мужчиной, с которым познакомилась четверть века назад во время нашего медового месяца в Пуэрто-Вальярта. Наверное, я его не запомнил. Он сидел одиноко за соседним столиком, и она влюбилась в него там и тогда, и он в нее тоже. Они поддерживали связь на протяжении всех этих лет, и теперь, после того как столь долго любили друг друга издали, они провели вместе выходные, увенчав наконец свою любовь и преданность. И моя жена желает теперь знать, сумею ли я ее простить.
