– Мне нужно поссать, мистер Перти, – сказал я.
– Давай! – откликнулся он.
– А потом надо ненадолго съездить в кампус.
– Давай.
– Просто отсоедините трейлер и оставьте на подъездной дорожке у моего дома.
– Твоей ма это не понравится.
– И что? Оставьте и уезжайте, мистер Перти. Это не ваша проблема.
– Придется заплатить штраф, если не вернуть трейлер уже сегодня.
– Заплатит.
Он обдумал такой вариант действий.
– Вообще-то депозит оставлял я.
– Постараюсь вернуться к полудню, – вздохнул я. – До тех пор пусть постоит, ладно? Вы знаете, где я живу?
Он кивнул:
– Твоя ма дала мне адрес.
Я оставил на столе деньги за оба завтрака.
– Твой папа говорит, он прочел все эти книги, – сообщил мистер Перти и призадумался на миг. – Я ему не верю.
– Почему вдруг, мистер Перти?
– Потому что это невозможно. Их слишком много.
– Вы, кажется, назвали моего отца лжецом, мистер Перти? – улыбнулся я.
– Похоже на то, Генри, – улыбнулся он в ответ.
У писсуара мужской уборной в гриль-баре «Круг» я попытался вообразить Уильяма Генри Деверо Старшего, человека, чьим главным талантом всегда было умение позаботиться об удовлетворении своих потребностей, в состоянии, которое так поразило мистера Перти. После больших – сверх рекомендованных – доз «Найквила» я был несколько раскоординирован. Симптомы простуды исчезли, но с ними исчезло и равновесие. Граффити на стене уборной плыли у меня перед глазами, как конспект лекции плыл перед глазами моего отца. Я никак не мог собраться и постичь простые советы, оставленные для меня на этой стене прежними посетителями. «Жри говно» – вот что они написали.
Уильям Генри Деверо Старший, каким я его запомнил в отрочестве, ничего смешного не увидел бы в этой бессмысленной грубости. Но почему же мне эти два слова показались вдруг самыми забавными во всем английском наречии? И кто знает? Быть может, новый Уильям Генри Деверо Старший – человек, которого только что наблюдал мистер Перти, – тоже счел бы их забавными. А может, они показались бы ему бесконечно печальными, такими ужасно печальными, что слезы покатились бы по его старым, запавшим, испещренным пятнами щекам, и он сам не узнал бы себя.
Глава 23
С факультетской парковки был виден минивэн телевизионщиков, снова приткнувшийся на стоянке для шишек, вплотную к пруду, и там опять собрались протестующие. Их даже вроде бы стало вдвое больше, чем накануне. Не так много, как выступало некогда против войны во Вьетнаме, но ведь эти люди протестуют против меня. Они возмущены гибелью одного-единственного гуся. И распевают так громко, что слышно в машине с закрытыми окнами.
Апрель, как я помнил из собственного опыта человека с плакатом, – лучший месяц для высокоморального возмущения. Весенние каникулы уже позади, ничто не грозит прервать протест. Воздух прогрелся, находиться на улице приятно. До зачетов какие-то две недели, и высокоморальный протест – отличный повод, чтобы вырваться из общаги, аудиторий и библиотеки. Мы с Лили женихались во время непрерывных протестов – более достойных, смею думать, – и я все еще помню, как выглядела моя невеста с плакатом в руках. Неистовая. Красивая. Сильная. Славная. Нет ли среди протестующих сегодня похожей на нее юной девицы, отвлекающей внимание какого-нибудь юного плакатоносца Гарри от Дела?
С моего места на парковке я видел будто из-под земли выросшие за выходные высокие металлические барьеры, обрамляющие технологический корпус. Вспомнился сон, в котором мой дом внезапно сделался великаньих размеров. Сегодня сон вдруг обрел смысл: мозг в паутине «Найквила», Анджело в тюрьме, плачущий Уильям Генри Деверо Старший, Джули разводится с Расселом. Так я просидел какое-то время, пока кто-то не постучал в дверцу со стороны водителя, заставив меня дернуться. Это была Мег Квигли, страшно довольная тем, что напугала меня. Когда я опустил окно, она спросила:
– Все утро будете тут сидеть?
– Есть план получше?
Получив в ответ бессловесную ухмылку, я снова поднял окно и вышел из машины. Немножко неловко, что меня застигли в задумчивости, – в последние дни это, похоже, случается все чаще. Глянул на часы, прикидывая, долго ли тут просидел, много ли времени утекло в черную дыру.
– Ты не боишься, что нас увидят вместе? – спросил я. Мег подстроилась под мой шаг и двигалась рядом в сторону Современных языков.
– С какими только сомнительными личностями я не появлялась на людях, – ответила она. – Они все вполне безобидны.
Не уверен, что быть безобидным в глазах такой красивой молодой женщины, как Мег Квигли, большая честь, но спорить я не стал.
– Слыхал, в следующем учебном году ты поступаешь в аспирантуру.
– Таков план, – кивнула она. – Папин, не мой.
– Но и для тебя это не худший вариант, – услышал я свой голос. Принял сторону Билли. И в самом деле, чем плох этот совет?
– Я не уверена, что мне нужна степень, – сказала она задумчиво, не так строптиво, как обычно. – Не уверена, что ухватилась бы за нее, если бы мне ее прямо сейчас на блюдечке поднесли.
– А может, сменить профессию? – предложил я. – Ты еще достаточно молода. Займешься чем-то другим.
– Тем самым я выброшу на ветер все его тяжким трудом заработанные деньги. Диплом магистра не стоит той бумаги, на которой он напечатан.
– Значит, получи докторскую степень.
– То есть потратить еще больше его денег на то, о чем сама я вовсе не мечтаю? Разорить его, и пусть умрет счастливым?
– Хоть кто-то должен быть счастлив, – вздохнул я.
– Ну и как, вы счастливы?
– До экстаза. Разве не очевидно? А я даже докторскую не защитил.
Она одарила меня пристальным взглядом.
– По крайней мере, нос заживает.
Я одарил ее не менее пристальным взглядом. До чего ж красивая юная женщина, господи!
– Спасибо.
Мы дошли до корпуса современных языков. Рабочее место Мег находилось этажом ниже основного помещения кафедры, в огромной аудитории, где две дюжины ассистентов ютились за одной дюжиной столов.
– Наверное, подожду – посмотрю, будет ли у него самого работа в следующем году.
Я расслышал скрытый в этой фразе вопрос.
– Не думаю, что твоего старика можно уволить, Мег. Он был тут, когда еще Христос капралом служил.
– Значит, в вашем списке он не значится?
Неделя, понял я, начинается с того же, чем предыдущая заканчивалась. Разве что хуже стало. Теперь мне уже не предлагают сочный персик, а сразу швыряют в лицо обвинение. Теперь я Иуда Долбодятел в глазах самой Мег, а не только ее отца.
