Он кивнул:
– Не доктор. Что, если мне подскажут: профессору обязательно защитить диссертацию? Это будет скверно. Для вас. Для Лилы. Для студентов. Черт, даже для меня. Мне бы такого не хотелось, Хэнк.
– Но если придется… – подхватил я.
Лицо его омрачилось. Ему все это надоело, в особенности не нравилось, когда я перехватывал его реплики. Я с удовлетворением отметил темное пятно под одной подмышкой, прежде чем Дикки успел опустить руки.
– Не можете с собой справиться, да? – буркнул он. – Обязательно ерничать.
Каждая мышца его лица напряглась – что же, черт побери, делать с этим типом? Он наконец-то вполне понял, каков я, но пока был еще не готов действовать соответственно.
– Что ж, – произнес он, поднимаясь и вновь беря себя в руки. – Наверное, я слишком многого прошу. Тут есть над чем подумать. Черт, да я сам то же самое чувствовал в феврале, когда получил это известие. Поставьте себя на мое место хоть на минуточку. Это-то вы можете? Я перешел сюда из учреждения, которое только что пережило такое же радикальное сокращение, какое готовится здесь, из-за таких же в точности финансовых трудностей. Думаете, я хочу пройти через подобное во второй раз?
Дикки хорош, нельзя не признать. Его тщательно рассчитанную искренность почти не отличишь от настоящей. Попросив меня войти в его ситуацию, он тем самым потребовал от меня сочувствия – и одновременно указал, что однажды уже осуществил сокращение, так что в его решимости я могу не сомневаться.
Провожая меня к двери, Дикки вновь оглядел тянущийся вдоль стены книжный стеллаж, подошел к нему, подался рукой примерно туда, где стояла моя книга, обвел это место взглядом, видимо припоминая, что примерно здесь он ее видел.
– У меня точно есть ваша книга, – сказал он.
И почему-то сердце мне согрела мысль, что тут он ошибается.
Сдавшись, он обернулся ко мне, автору книги, который стоял перед ним, жалкой замене самой книги, предмету, который Дикки собирался снять с полки и использовать, – кто знает зачем? Чтобы польстить мне? Растопить камин? Я запретил себе поглядывать на карман пиджака. У Дикки и без того странное выражение появилось на лице, как будто он сообразил, что случилось с книгой, которую он искал. Или же он вновь вернулся к мысли, что посетила его утром и была отброшена: не воткнуть ли мне в горло нож для колки льда.
– Я слышал, вы перестали писать, – сказал он.
Это правда, только от него я подобного не ожидал.
– Не совсем, – возразил я. – Видели бы вы маргиналии в работах моих студентов.
– Но это же не книга, в самом-то деле!
– Почти то же самое. Ни книги, ни замечания никто не читает.
– Если бы не юристы и копы, у меня бы оставалось время на чтение, – сказал он. – Я начал читать вашу книгу, и она мне понравилась. Ладно, подумайте на выходных. Обсудите с Лилой.
Все лучше и лучше. Я прямо чувствовал, как по моему лицу расползается улыбка: во второй раз он исказил имя моей жены. Да, он потратил время и подготовился к разговору, но все равно ошибается.
– Я всегда обсуждаю всё с Лилой, – сказал я, – она у нас крепкий орешек. Думаете, я умен? Вам нужно познакомиться с моей Лилой. Не знаю, что бы со мной было без Лилы. Если когда-нибудь я сподоблюсь написать вторую книгу и заработаю денег, то куплю яхту и назову ее «Лила».
Дикки Поуп уставился на меня, озадаченный. Может, даже испугался, не рехнулся ли я. Пожимая мне руку, он не сразу ее выпустил.
– Боюсь, мне не удалось вполне передать вам серьезность ситуации, Хэнк, а я хочу, чтобы вы поняли: надвигается буря. С ливнем и градом.
Поскольку мы стояли у окна, откуда открывался великолепный вид на кампус вплоть до утиного пруда, я широким взмахом обвел весь наш профессорский на постоянном контракте пейзаж:
– Ни одного хрум-хрум облачка!
Глава 16
На пути через кампус я увидел, как Боди Пай нырнула в здание социальных наук через черный ход, и вспомнил, что она хотела со мной поговорить. Я вошел следом, рискуя потеряться в легендарных лабиринтах этого корпуса, – это здание, пока что самое новое в кампусе, было построено в середине семидесятых, когда хватало денег и на корпуса, и на сотрудников. Существует миф, якобы здание было спланировано так, чтобы студенты не смогли его захватить. Возможно, это правда. Отдельные модули, зигзаги коридоров, внезапные мезонины, не позволяющие пройти по прямой из одного конца здания в другой. Например, с первого этажа нужно либо подняться на два этажа и потом спуститься снова на первый, либо выйти и затем войти в другую дверь, чтобы попасть в кабинет, который вы прекрасно видите с того места, на котором стоите. В университете шутят: где-то в этом здании спрятан и кабинет Лу Стейнмеца, но никто, мол, не знает где.
Если моя кафедра – самая конфликтная во всем университете, то женская проблематика дышит ей в спину, а Боди Пай принимает эти раздоры близко к сердцу, отчего ей приходится гораздо хуже, чем мне. Ее всегда имеет смысл подбодрить.
– Я бы не смог работать в таких условиях, – сказал я, подойдя к открытой двери ее жалкого кабинета. Женская проблематика находится в цокольном этаже, почти целиком под землей. Из горизонтального вытянутого окна в кабинете Боди можно в щелочку разглядеть тротуар, а также стопы и лодыжки прохожих. – У тебя хотя бы секретарша есть?
Я застал Боди с сигаретой, которую она поспешно потушила.
– Девочкам не нужны секретарши. Они сами себе секретарши.
– Тебе станет лучше, если я налью нам кофе? – спросил я, поскольку вот он горячий чайник, а мне бы тоже чашечка не помешала. Я прикоснулся к стеклу – горячее, явно только что вода кипела.
– Нет, мне лучше не станет, – сказала она. – Я видела, как ты вышел из Ватикана. Думала, я вовремя улизнула.
– Ты ранила меня в самое сердце, Боди, – сказал я, разливая кофе по пластиковым стаканчикам. – К тому же мне показалось, тебе надо со мной поговорить.
– Поговорить, а не пообщаться. Разные вещи.
На это я не знал, что ответить, и она продолжала:
– У тебя бывают такие дни, когда думаешь: только бы не наткнуться на кого-то, кто мне хотя бы немного нравится? Чтобы не пришлось даже правила вежливости соблюдать?
Я присмотрелся к ней. Мы с Боди давно дружим. Еще одна женщина в нашем университете, в кого я мог бы слегка влюбиться, не будь я влюблен в свою жену, и это несмотря на то, что Боди – лесбиянка. И вечно влюбляется – романтической рыцарственной любовью, как сама говорит. Кое-что она мне рассказывает.
– Но мой подарок ты сохранила, – заметил я, указывая на объявление в рамочке, висевшее у нее за спиной: «Добро пожаловать в ведьмино ущелье». Я не мизогин, но могу играть эту роль. Кроме объявления, я напечатал для нее и бланки, где под университетской печатью добавил девиз: «Где жены женственны и мужественны мужи».
