Однако домовладелец человек терпеливый, и даже сейчас, когда ожидается возвращение моего отца, он явно не потерял надежду на то, что однажды моя мать сделается для него доступной. Он верит, что ее стойкое предубеждение на его счет со временем рассеется. По его мнению, это именно предубеждение. Сомневаюсь, чтобы мистеру Перти (мать считает его неграмотным) было знакомо слово омерзение, наиболее точно передающее чувства моей матери к ее домохозяину.
– Генри! – затрубил мистер Перти, когда я вышел из машины и помахал рукой. Так называет меня мама, и, разумеется, так именует меня и мистер Перти, хотя я просил его называть меня Хэнком.
– У меня есть то, что вам нужно, – сказал он, когда я поднялся к нему на крыльцо и мы обменялись рукопожатием.
Он предъявил мне накладной пластиковый нос с очками и усами. Он прав – я с ходу могу вообразить с полдюжины способов их использовать.
– Сколько вы за это хотите?
Он отмахнулся от предложенных денег:
– Забирайте.
Я сунул очкастый нос в карман.
– Примерить не желаете?
Я улыбнулся и промолчал.
– Опять видел в газете колонию вашей матери, – сообщил мистер Перти. Он человек немногословный, и поразительно большую долю среди его немногих слов занимают оговорки. В последнее время, накопив столько денег, что уже не в силах ими распорядиться, он начал интересоваться акциями и доверительными фондами и был уверен, что я – как-никак профессор – обязан во всем этом разбираться. Мистер Перти делился со мной тревогами по поводу «фрустраций» рынка. У него в ухе слуховой аппарат, и я решил, что мистер Перти всю жизнь недослышивает слова и обороты. Диагноз, поставленный моей матерью, само собой, не столь милосерден. По ее мнению, этот человек за всю свою жизнь не прочел ни единой книги и потому не имел возможности сопоставить то, что слышит, с обликом слова на печатной странице. Возможно, она права. Ясно одно: мистер Перти не понимает, что его вербальные промахи представляют весьма серьезный изъян в глазах моей мамы, что ухаживания неуклюжего на язык поклонника она никогда не примет всерьез. Даже его трепет перед ее изощренностью мать обращает против него. Он слушает мою мать так, как зеваки смотрят на танцующего медведя. Страшное дело. Никого и ничего моя мать не пощадит, вынося приговор, и это поражает мистера Перти, который если и имеет какие-то мнения, держит их при себе. Потрясающий избыток мнений, имеющийся у моей матери (а она еще и записывает их и публикует в газете), кажется мистеру Перти непостижимым. Если бы у мистера Перти имелось свое мнение, ему бы и в голову не пришло его записывать.
У меня тоже есть своя, неизменная реакция на мамины колонки в «Зеркале Рэйлтона» – ужас. Лишь небольшая доля этого ужаса вызвана содержанием колонки – нет, сердце у меня падает при виде подписи. «Миссис Уильям Генри Деверо» – имя, которому она вопреки здравому смыслу остается верна все эти годы, после того как Уильям Генри Деверо Старший, то есть мой отец, ее покинул. Официальное объяснение матери таково: она опасается, как бы из-за бросающейся в глаза оригинальности и независимости ума ее не приняли за феминистку. Но истинная причина в том, что она всегда воспринимала себя как жену Уильяма Генри Деверо Старшего, в горе, а не в радости, пока смерть не разлучит их, согласно публично данному обету, и плевать на свидетельство о разводе. В результате бог знает сколько читателей «Зеркала Рэйлтона» принимают мою мать за мою жену. Порой на больших мероприятиях кто-то требует от меня разъяснений ее позиции, что само по себе довольно скучно, даже если бы я сумел закрыть глаза на эдипов подтекст эдакого журналистского брака с собственной матерью. Еще сильнее достается Лили, другой миссис Уильям Генри Деверо, – с нее спрашивают отчета за мнения, которые она и не высказывала, и не разделяет.
– Как бизнес? – спросил я.
Стол, который мистер Перти уже оформил, завален всякой дребеденью с ценниками – самая дорогая вещица стоит два доллара. Большая часть – полтинник. За медные монетки можно выбрать любую из пятидесяти с лишним фигурок, религиозных и светских. Пластмассовые Иисусы и гипсовые Марии в одной компании с ухмыляющимися толстобрюхими горгульями. Поразительно – ведь нет оснований подозревать у мистера Перти художественную идею, тем более кощунственную.
– Хорошее выложу позже, в выходные, – сказал мистер Перти. Он однажды устроил мне экскурсию по своему дому. То есть мы пробрались по узким тропинкам между всяким добром, наваленным грудами от пола до потолка. – Я всегда предлагаю вашей ма посмотреть, вдруг ей что-то глянется. Но ей, похоже, не очень-то интересно.
– Она боится, вы поведете себя не по-джентльменски, – сказал я. – Наверное, она подозревает, что у вас есть свои причины заманивать ее к себе в дом.
– Есть причины, – согласился он. – Но с ней я бы вел себя как джентльмен. Ваша ма, она же настоящая аристократка.
Я старался сдержать усмешку, но не сумел. Мне бы хотелось объяснить мистеру Перти, что моя мать вовсе не «аристократка». Она всего лишь властная старуха-учительница, пусть родом и из интеллектуального сословия, но не более того.
– Ваш отец скоро переедет сюда – волнуетесь, наверное? – спросил мистер Перти.
Я предпочел ответить максимально сдержанно:
– Да, многое изменится здесь с его появлением.
– Ваша ма говорит, он сильно болел.
– У него был нервный срыв, насколько я понимаю, – сказал я. – Говорят, он поправляется.
– Ваша ма быстро поставит его на ноги.
– Вы так думаете?
– Точно.
– Будем в это верить, мистер Перти. И спасибо за нос.
Мама встретила меня в дверях своей квартиры, на площадке первого этажа, мы клюнули друг друга в щеку.
– Генри.
Она быстро меня оглядела, отметив изувеченную ноздрю, – так прохожий мельком отмечает сверкающий городской автобус ненужного маршрута. И мама, и отец всегда были чрезвычайно отстраненными родителями. В детстве они время от времени проверяли меня, словно желая убедиться, что стандартная заводская комплектация не нарушена, после чего возвращались к своей беседе. Обоих очень удивляло мое увлечение спортом и раздражали полученные в игре травмы, будто я это делал умышленно. Мама, похоже, придерживалась мнения, что сильное растяжение можно вылечить мочалкой. Хорошенько меня потереть – и я снова здоров.
В последнее время, как ни погляжу на маму, сравниваю ее с Нормой Десмонд. Сходство на самом деле не внешнее. Мама худенькая, но в последние годы, когда зрение стало хуже, она уже не так аккуратна с косметикой, и в результате кажется более суровой, чем прежде. Выщипанные и оттого постоянно приподнятые брови усиливают эту суровость. Ее нарядам много лет, и они вышли из моды, но стоили дорого, и она одержимо за ними ухаживает. Единственная знакомая мне женщина, повседневно надевающая множество украшений. Она красит губы перед выходом из дома, куда бы ни шла, и после еды за столом, прилюдно, снова накладывает слой помады. Я никогда не могу разобрать, выглядит ли она так, словно собирается куда-то, или же так, словно ждет важных гостей. В любом случае она готова к крупным планам. И хоть я не Сесил Б. ДеМилль, но могу играть эту роль. Скажу маме, что выглядит она великолепно.
