Беда в том, что я не уверен, усвоил ли я урок. В этот самый момент, если не ошибаюсь, Лу Стейнмец разъясняет юному Лео, где тот отклонился от верного пути. Объясняет, что он натворил, какая это глупость и сколь неизбежно было попасться. За это его исключат из университета, разъясняет Стейнмец, и никто не виноват, кроме самого Лео. Пусть это послужит тебе уроком, вдалбливает глава службы безопасности кампуса и присматривается к Лео – усвоил ли? Его ждет разочарование. Я не раз видел на лице Лео такое выражение, и оно – более красноречиво, чем сумел бы передать это сам Лео словами, – передает его убеждение, что он не затем родился, чтобы внимать чужим урокам. Наказание он примет, поскольку нет другого выхода, но что касается уроков, тут он пас, и большое всем спасибо. Лео достаточно взглянуть на Лу Стейнмеца, чтобы понять: Лу не Господь. Проблема в том, что если бы Лео удостоился взглянуть на лик Божий, он, скорее всего, пришел бы к такому же выводу, – подозреваю, что в этом мы с ним похожи. Умей мы усваивать уроки, мы бы стали послушными. И, сознавая это, мы решительно затыкаем уши, чтобы не слушать никаких моральных наставлений.
В центре парковки стоит трейлер, борт его опущен, и оттуда по самодельному трапу выводят цепочку взнузданных ослов. Самые тощие и жалкие твари, каких мне доводилось видеть (даже гусь в воротнике-корсете не так был плох). Сонные, покорные, они бредут по трапу как слепые – возможно, слепота временная, вызванная переходом из уютного темного трейлера на яркое послеполуденное солнце. Как ни жалки они сейчас, главное надругательство им еще предстоит. Подумайте: сегодня им обмотают копыта пеной и тряпками, зад упрячут в памперс, чтобы защитить пол женского спортзала (к мужскому спортзалу их близко не подпустят). Представить себе не могу, чтобы кто-то решился в нынешнем политическом контексте столкнуть преподавателей и администрацию, пусть даже в комическом состязании, однако если игра и была отменена, то тренеров, тех, кто отвечает за этих обученных животных, не предупредили.
– С каждой нашей встречей ты выглядишь все хуже, – приветствовала меня Марджори, когда я проковылял в приемную.
– Надо чаще сюда приходить, – ответил я, – чтобы мой упадок был не столь заметен.
– Видишь? – Марджори ткнула пальцем в большой перекидной календарь. Она перелистнула апрель и показала мне май. Пятнадцатое мая обведено ярко-красным, а рядом с цифрой 16 аккуратным почерком Марджори приписано: «Наступают счастливые денечки».
– Выходишь на пенсию?
– Еще как! Спасибо Джейкобу, мне предложили отличные условия. Гарольд уже присматривает квартиру в районе Чэпел-хилл.
– Гарольд обожает гольф, да?
– Больше, чем секс. Это нас объединяет. Я тоже люблю гольф больше секса.
Все это время Марджори внимательно смотрела на меня, и я подумал вдруг: не намекает ли она, что и моя жизнь наладится после увольнения? Ведь я, несомненно, предпочту гольф университетским дрязгам (пусть и не сексу).
– Ты давно уже знала про все это дерьмо, да?
Виноватое выражение ее лица вынудило меня пожалеть о том, что я вот так прижал ее к стене.
– С осени. Когда уволили Джейкоба.
– Поэтому ты и подумывала вернуться на нашу кафедру.
– Досрочно выйти на пенсию и играть в гольф – еще лучше.
Тут дверь распахнулась и явился Джейкоб Роуз – к моему удивлению, в компании Теренса Уоттерса, советника университета. На лице Теренса – та же ничего не говорящая маска, которую он носил и на прошлой неделе, когда я столкнулся с ним под дверью кабинета Дикки Поупа. Генри Киссинджер по сравнению с ним – комок нервов. Что он обсуждал с Джейкобом Роузом? Этого я сообразить не мог.
– Вы знакомы с Хэнком Деверо? – спросил Джейкоб.
Теренс Уоттерс удостоил меня почти незаметным кивком, словно предполагая, что впоследствии ему придется отрицать всякое знакомство со мной. Завтра же станет ясно, что этой встречи не было вовсе. Наверное, придется послать человека заткнуть рот Марджори, ведь и она свидетель. Но пока еще рано об этом судить.
– Ладно, заходи, спускай штаны, – пригласил меня Джейкоб, проводив Теренса Уоттерса. – Марджори, неси розги.
Мы вошли в кабинет, и Джейкоб закрыл за нами дверь.
– Сядь там, – велел он. – И держи руки на виду.
На редкость прекрасное у него настроение. Мне бы следовало понять отчего, но никак не получалось вычислить.
Хорошее настроение у декана гуманитарного факультета – скорее всего, опасный симптом. Это означает, что мир устроен совсем не так, как нам казалось. Тут все что угодно может произойти. Именно так я ощущал нынешнюю ситуацию. То есть в самом деле – отменное у него настроение. Не просто хорошее, какое может быть у человека, получившего парочку неплохих предложений по работе, попросившего женщину выйти за него замуж и услышавшего в ответ «да». А по-настоящему хорошее. Он выглядел как человек, вполне уверенный не только в присущей ему благости, но и в том, что его добродетель и впредь будет торжествовать, а злу предопределена погибель. Иными словами, он выглядел не как декан гуманитарного факультета и уж вовсе не как декан, только что составивший список из четырех обреченных, причем один из четырех – его будущий шафер.
– Начнем с мелочей, хорошо? – предложил Джейкоб. – Зачем ты терроризируешь на занятиях мою племянницу?
– Племянницу?
– Блэр. Я ее дядя.
– Вот как? Я понятия не имел.
– Она не хотела особого к себе внимания.
– Она не готова постоять за свои убеждения, – сказал я. – До сих пор я не понимал, что это у нее наследственное. Знай я это, обращался бы с ней помягче.
Один из лучших моих выпадов, а Джейкоб даже не поморщился. Лишь захихикал.
– Господи, какой же ты хрен самонадеянный! Помнишь, как мы попали сюда?
– Черный сентябрь семьдесят первого? Конечно.
– Помнишь старину Руди Байерса? Каждый раз, когда кто-то жаловался, какой ты самонадеянный хрен, Руди говорил: «Ничего, со временем перерастет. Щенки вечно пачкают дома. Шлепните его пару раз свернутой газетой по заднице, до него дойдет».
– Вот это был декан! – ностальгически вздохнул я.
– Беда в том, что ты сделался хуже прежнего. А веришь, что в тебе задор играет. Тебе пятьдесят лет, а ты все еще срешь на ковер и думаешь, что такой умник.
– Что ж, – ответил я, – по крайней мере, один из нас прошел дрессировку. Велят «к ноге» – и ты выполняешь команду. Велят составить список – ты составляешь список.
Я внимательно следил за ним, потому что если он намерен это отрицать, сейчас самый подходящий момент. И, пожалуй, я был удивлен, когда он этим моментом не воспользовался. Мы с Джейкобом давно знакомы, а как раз давность знакомства и побуждает думать, будто ты знаешь человека. Но Джейкоб не выглядел виноватым, наоборот – его пуще прежнего распирала добродетель.
– Другая вакансия открылась прямо здесь, вот оно что, – угадал я. – То-то тебя не беспокоило, что Грэйси скажет насчет переезда в Техас.
