Красное на черном. Коротко и страшно.
Я надавила кнопку звонка.
Врата почти сразу распахнулись, и я попятилась.
На пороге стоял Ярик. У меня уже и рот распахнулся – удивляться и расспрашивать, как он здесь оказался. Но я пригляделась и поняла: просто очень похож, да и загримирован. Удивительная синева глаз – несомненно, контактные линзы. Вокруг носа и губ – еле заметные следы пластического геля.
Юноша опустил очи долу (точь-в-точь как Дорофеев-младший) и забубнил:
– Добро пожаловать в школу танцев. Но прежде, чем я проведу вас вниз, ответьте: готовы ли вы принять все риски, включая возможность расстаться с жизнью?
Да. Точно не Ярослав – тот настолько складно говорить не умеет.
– Готовы, – браво улыбнулся Синичкин и, похоже, правила игры понял и принял.
– Тогда идите за мной. – Юноша двинулся вниз, в подвал.
Мы шли за ним. Псевдо-Ярик медленно шаркал по щербатым ступеням. На лестнице было темно. Слегка подсвечивались лишь картины на стенах – и ни одна из них не внушила мне оптимизма. На первой крупным планом: искривленные, стертые до крови пальцы стопы. Рядом: перепуганное создание в балетном трико приседает в плие, а на ее худющую спину обрушивается хлыст.
Еще и актер (или кто он там) бубнит:
– Зря вы сюда пришли. Здесь тебя за человека не считают. Так, мясо. Издеваются, бьют, голодом морят.
Настолько жалостливо получилось, что я не выдержала, спросила:
– Чего не убежишь тогда?
Парень резко остановился, обернулся – глаза перепуганные.
Приложил палец к губам:
– Тш-ш! Нельзя говорить, что сбежишь. Ведьма услышит, бить будет! Мы ее ведьмой зовем, нашего репетитора. Она пощады не знает.
Он схватил меня за плечи, зашептал в ухо – впрочем, довольно громко, явно чтобы и Паша слышал:
– Да и некуда мне бежать. У меня справка, я аутист, ни квартиры, ни родных. Нигде больше работать не смогу. Только танцевать умею.
«Ох, Ольга, засранка! Парень любил ее, а она теперь деньги на его болезни зарабатывает», – мелькнуло у меня.
Лестница привела нас в подвал. Тут оказалось еще антуражнее. Комната небольшая, мрачная. Вдоль одной стены – балетный станок. Рядом со второй – дыба. В самом темном углу – стол. Лэптоп и возле него окровавленная плетка – подобного сочетания я прежде не видела. Администратор, что восседал за конторкой, был облачен в черное, лицо скрыто балаклавой.
Он грубо крикнул парню, что нас встретил:
– А ну, пошел в зал!
Тот сразу ссутулился, засеменил, скрылся за черной шторой.
С нами администратор обошелся тоже не слишком вежливо. Швырнул через стол по листку бумаги, две ручки, скомандовал:
– Где шляетесь? За опоздание здесь бьют, не в курсе?! Быстро расписались – и тоже на репетицию!
Ругался парень убедительно, орудие избиения на столе выглядело так, будто его часто пускают в ход.
И хотя именно я с утра горячо убеждала Пашу, что новый жизненный опыт всегда полезен и интересен, идти в «Школу танцев» мне совсем расхотелось.
Еще и музыка заиграла – «Адажио» Альбинони. Негромко, но весьма душераздирающе. Сразу кладбище напомнило. Или морг.
Администратор же с черной маской на лице распалялся все больше. Вышел из-за стола (я оценила бицепсы и накачанный торс). Грубо схватил меня за предплечье, потянул:
– Пошла сюда!
Поставил так, чтобы я любовалась дыбой, навел видеокамеру, велел:
– Говори. Я, такая-то, пришла сюда добровольно, всю ответственность беру на себя, никаких претензий к «Школе танцев» иметь не буду.
Я повиновалась – хотя голос срывался, пришлось прокашливаться.
Синичкин – тот на дыбу взглянул с усмешкой и требуемую фразу произнес почти весело.
Администратор демонически расхохотался и втолкнул нас в абсолютно темное помещение. «Адажио» Альбинони заиграло громче. А когда свет вспыхнул, мы увидели настоящий репетиционный зал. Две стены полностью зеркальные. У балетного станка стоял встречавший нас парень. Он изо всех сил старался выпрямить спину и собрать стопы в первую позицию. А дама в черном комбинезоне очень правдоподобно колотила его палкой по спине, икрам, ягодицам. И верещала:
– Плечи вынь из ушей! Висишь, как белье на веревке! Хвост убери! Наел зад! В карцер пойдешь, сутки без жратвы!
Конечно, то была Ольга Польская. Но я в жизни бы не подумала, что она может так орать.
Балерина обернулась к нам. Грим ее лицо украшал зловещий: глаза щедро обведены черным, губы – будто только что крови напилась.
Она выплюнула:
– Оба к станку! Быстро!
– Здороваться будем? – улыбнулся девушке Паша.
Но Ольга заорала еще пуще:
– Здесь вопросы задаю я! Встали к станку левым боком, спину прямо!
Нам с Синичкиным оставалось только повиноваться.
Альбинони надрывался. Ольга командовала:
– Левую руку на станок, носки врозь. Пятаки зажали!
– А «пятак» это что? – весело спросил Паша.
И немедленно получил палкой по пятой точке:
– Попой не мигать, ягодицы подтянуты!
Неведомо, больно ли она его стукнула и вообще, настоящая палка или резиновая, однако шеф подобрался-выпрямился – любо-дорого посмотреть.
Репетиторша подошла ко мне:
– Рюкзак с ушей сними! Голову держим гордо.
И долбанула по плечу. Палка – вроде милицейской дубинки, только помягче. Больно не до слез, но весьма ощутимо.
Я постаралась сделать осанку, героически выдержала довольно противный пинок под колено, и тут наш сотоварищ-актер испуганно заорал:
– Вот он! Вот убийца! Он опять здесь!
Ольга фурией рванулась к нему. С силой влепила под подбородок – парня от удара качнуло. И завопила еще громче:
– Ты, придурок, чертов аутист, псих ненормальный! Нет здесь убийц! Опять мерещится? В смирительную рубашку захотел?!
– Но он здесь, здесь! – Несчастный танцор тыкал пальцем в сторону зеркала на соседней стене.
Я, конечно, тоже взглянула туда – и ледяной, противный комок провалился из горла в желудок. Из зеркала – прямо мне в глаза – смотрел человек в черной балаклаве. Адажио Альбинони заиграло на максимальной громкости, а зеркало – вдруг зашевелилось, пошло рябью. Прямо из стекла высунулась рука с оружием. Раздался выстрел, крик! А дальше – полная темнота. И шум падающего тела.
Когда свет снова включился, Ольга уже распласталась подле недвижимого тела актера, выла по-бабьи:
– Костинька! Открой глазки! Костинька, скажи, что ты жив!
