Веретенников, как и договаривались, ждал его за главным корпусом. Укрывшись под большим черным зонтом от уже почти прекратившегося дождя, он неподвижно стоял, глядя на недавно построенную небольшую часовню, украсившую унылый двор лечебного учреждения. На приближение Лунина Веретенников никак не отреагировал, а сам Илья почему-то не решился окликнуть его. Некоторое время он разглядывал изображенное на стене часовни лицо бородатого человека с грустными, полными страдания глазами. Солнце, три дня предпочитавшее прятаться за серыми, закрывшими все небо шторами туч, неожиданно решило напомнить о своем существовании и выпустило робкий пробный луч, угодив им прямо в позолоченный покрытый каплями дождя купол часовни. Венчающий купол, тоже позолоченный, крест блеснул в этом луче, ударив отраженным светом прямо в лицо Лунину.
— А вы верите в Бога, господин следователь?
Илья вздрогнул от неожиданности. Веретенников резко повернулся и теперь смотрел прямо ему в глаза.
— Знаете, как-то не думал на эту тему, — смутился Лунин, — повода не было. А вы?
— Я? — Одна половина лица Веретенникова дрогнула в отдаленном подобии улыбки, другая осталась неподвижной. — Именно на эту тему я и размышляю последнее время. У меня-то повод, наверно, есть. Даже два! — Он вновь отвернулся от Ильи и уставился на купол часовни. — Первый — это то, что моя семья погибла. И второй — то, что я остался жить. Как вы думаете, господин следователь, это поводы для чего: чтобы уверовать в Господа или для того, чтобы окончательно убедиться в его отсутствии?
Илья знал, что существуют вопросы, лучшим ответом на которые является молчание. По его мнению, вопрос, заданный стоящим под зонтом человеком, относился как раз к такой категории.
— Вы не задумывались, почему мысли о Боге приходят людям в голову именно в то время, когда им плохо, точнее, очень плохо. Когда рушится их привычный мирок или когда они теряют кого-то из близких? Почему люди в большинстве своем не думают о Боге тогда, когда у них все хорошо? Вам не кажется это странным?
Илья закатил глаза к небу и пробормотал:
— Дождь кончился, можно закрыть зонт.
— А что, это интересная гипотеза, — усмехнулся Веретенников, — то есть вы полагаете, что люди используют религию как зонт, когда они насквозь мокрые и дрожат от холода, а когда дождя нет, этот зонт может, всеми забытый, валяться на заднем сиденье автомобиля?
— Да я, собственно, ничего такого и не утверждал, — слова про зонт на заднем сиденье пробудили в памяти Лунина обрывки старых, неприятных ему воспоминаний, — хотя, почему бы и нет?
— Скажем так, подобный утилитарный подход, по моему мнению, может показаться обидным. Вон ему, — Веретенников кивнул на грустно взирающий на них лик, — хотя, если уж он терпит все эти кресты…
— Кресты? А что с ними не так? — не удержался Лунин, никогда не предполагавший, что его может заинтересовать подобная тема для разговора.
— Ну как, что? — Веретенников закрыл зонт и теперь стоял, опираясь на рукоятку, как на трость. — Если вы помните, то именно на кресте он умер.
— Ну да. — Религиозные познания Ильи были невелики, но с последним утверждением собеседника он был абсолютно согласен.
— Да, — задумчиво повторил Андрей, — и вот везде, на наших церквях, на наших шеях кресты. Вы думаете, это нормально? А что, если бы ему отрубили голову? Палач топором на эшафоте. Мы бы тогда поклонялись топору или, быть может, эшафоту? Вам не кажется странным, что мы поклоняемся символу смерти?
— Так он же потом вроде как, — замялся Илья, чувствуя, что запас его познаний фактически исчерпан, — ну, ожил.
— Это случилось уже через несколько дней после того, как его с креста сняли, — поморщился Веретенников, — я вижу, Библию вы давненько не перечитывали. Я, признаться, тоже, а вот за последний месяц времени много было, перечел, знаете ли, даже и Ветхий Завет осилил. Скажу так, весьма занимательно, есть над чем поразмыслить. Будет время, рекомендую.
— Я непременно, как только время появится, — кивнул Лунин. — Насколько я знаю, вас завтра выписывают?
— Слава богу, да. — К радости Лунина, Веретенников согласился сменить тему разговора. — Местные эскулапы сочли, что дальше я уже могу долечиваться дома. На воды рекомендуют поехать. Кисловодск или Карловы Вары. Я думаю, что у чехов должно поприличнее быть.
— Наверно, — не стал спорить Илья, — я, собственно, поэтому и хотел встретиться. Раз вы скоро уедете, может быть, попытаетесь еще раз вспомнить тот день? Я понимаю, вам тяжело…
— Не в этом дело. — Веретенников взглянул на Илью и приглашающе взмахнул рукой. — Пройдемся немного? Тяжело — это все ерунда. Мне будет гораздо легче, если вы сможете поймать этих выродков. Что вы хотите, чтобы я вспомнил, их лица?
— Это было бы вообще замечательно. — Лунин вспомнил безуспешные попытки составить фотороботы преступников и, вздохнув, неторопливо зашагал по узкой асфальтированной дорожке, тянущейся по периметру небольшого окружающего часовню сквера.
— Понимаете, я почти все время думаю про тот день, — продолжил Веретенников, — пытаюсь вспомнить какую-нибудь деталь, какую-то мелочь, которая поможет мне уцепиться за нее и вытянуть остальные воспоминания. Но ничего не выходит, совсем ничего. Один раз я даже видел тот день во сне, скажу вам честно, это было ужасно. Когда проснулся, думал, у меня сердце прямо изо рта выпрыгнет. И все равно то, что я видел, — это было именно то, как я запомнил те минуты, а не как оно было на самом деле. Вы понимаете?
— В какой-то мере, — разочарованно протянул Лунин.
Веретенников остановился и, тяжело опираясь на зонт, повернулся к Илье.
— Нож. Когда я увидел нож, все остальное вокруг перестало существовать. Точнее, я, может быть, что-то и видел, но это было такое размытое, искаженное изображение, как в калейдоскопе. Мне кажется, я видел, как Света упала, во всяком случае, я точно слышал этот ее ужасный крик, который потом резко оборвался. Но я не повернулся, представляете? Я смотрел на этот нож, на это широкое, блестящее на солнце лезвие и не мог оторваться. Оно двинулось в мою сторону по широкой дуге, вот так. — Веретенников махнул рукой из стороны в сторону. — Я выставил перед собой руки, чтобы защититься, и тут же почувствовал боль в левой руке. Но рука могла двигаться, и я на нее даже не взглянул. Я смотрел лишь на это лезвие, которое только что меня ранило. Крови на нем заметно не было, оно все так же блестело, а затем стало стремительно приближаться. Уже не по дуге, а прямо, как копье. А я стоял почти неподвижно и понимал, что не знаю, как от него защититься. А потом оно исчезло. Точнее, его не стало видно. — Веретенников подался вперед, ближе к Лунину, и горячо зашептал прямо ему в лицо: — Потому что оно было во мне. Понимаете, поэтому я его и не видел.
На лице Веретенникова отразилась гримаса боли, он с силой ударил кончиком зонта по асфальту и вновь зашагал дальше по еще не просохшей после дождя дорожке. Лунин двинулся следом, в надежде услышать хоть что-нибудь еще.
