– Рита… – шепчу и понимаю, что здесь произошло.
Мне стыдно находиться рядом. Мне очень жаль девушку. Мне больно смотреть на ее страдания.
Виновен!
Это я схватил ее. Она моя пленница. Я скопировал ее. Скопировал внешность, и от ее имени, от имени ее нежного образа измывался над беспомощными жертвами.
– Отнимал их лица… – говорю и отступаю.
Упираюсь спиной во что-то твердое. Падаю. Цепляю ногой банку, та с лязгом переворачивается, и запах ирисок разлетается по комнате.
Помню. Теперь все помню…
Как смешивал формалин с ароматизаторами. Как вымачивал в растворе срезанные лица. Это все сделал…
– Я же говорил, что тебе может не понравиться правда, – говорит Федор Петрович.
Он стоит в дверях, вооружившись ножницами. Он смотрит на меня, валяющегося на полу. Спрашивает, доволен ли я теперь, и разводит руками. Он меняет лицо. Ловко, за секунду. И теперь передо мной, с ножницами в руках, стоит Рита.
– Рад, что все вспомнил? – Он смеется женским голосом. – Наслаждайся. Ты же этого хотел?
Фальшивка набрасывается на меня.
Он бьет ножницами мне в живот.
Он душит меня.
А я думаю, что если не просовывать в сломанное ушко палец, если использовать ножницы как штык, то вполне себе удобный инструмент получается.
Он избивает меня.
Острое лезвие врезается мне в ребра, в пах. Фальшивка атакует без разбору.
А я с удивлением отмечаю, что мне совсем не больно. И мне совершенно не жаль свое тело. Оно заслужило то, что с ним сейчас происходит.
Ножницы врезаются в плоть, рвут кожу, таранят мышцы.
Мне все равно.
Куда больнее узнать, что я во всем виноват. Это я убил всех тех людей. Я до полусмерти замучил Риту.
Федор Петрович бьет, бьет. Скачет по мне ногами.
А я не сопротивляюсь. Я наслаждаюсь запахом ирисок, закрываю глаза и готов умереть.
– Нравится? Нравится моя игра? – говорит доктор голосом Риты. – Отвечай! Нравится?
Он устал меня бить. Он задыхается, словно пробежал марафон. А я чувствую, как мои губы сами растягиваются в улыбке.
Мне не страшно. Мне смешно наблюдать за ним.
Фальшивка поднимает тяжелую катушку с цепью. Поднимает ее высоко над головой, замахивается. Он спрашивает, нравится ли мне его игра, и с силой роняет катушку мне на голову.
Я слышу, как он кричит, что теперь он главный. Слышу, как он радуется, как он ликует. Он наконец добился чего хотел.
Его голос становится тише…
Он говорит, что теперь мне конец. Что он победил.
Его голос отдаляется…
Он говорит, что теперь он сможет забрать свой последний трофей.
Его голос растворяется в тишине…
Я перестаю дышать.
Пусть так. Пускай я стану его последним трофеем. Последним. Он сказал, последний трофей. Значит, может быть, он больше никому не навредит. А я? Я виноват. И я заслужил.
Но как, черт возьми, не хочется умирать.
Даже ради Риты, даже ради всех людей на земле. Даже если на самом деле достоин смерти… Всегда хочется найти альтернативный вариант. Найти способ.
Договориться…
Странно, если честно, разговаривать с собой, и при этом получать от процесса настоящее удовольствие. Тем более странно пытаться договориться с самим собой, придумывая и подбирая подходящие аргументы.
Нужно открыть глаза.
Я сейчас, наверное, потерял много крови.
Этот гад всего меня изрезал. Смешно подумать, у меня на лице, считай, стокилограммовая металлическая катушка, а я переживаю о порезах ножницами.
⁂
Что может быть хуже смерти?
Не самый приятный вариант, если ты неизлечимо болен. Если болезнь вызывает боль. Если ты, например, не можешь двигаться и жить полноценной жизнью…
Нет.
Все равно уверен, хуже смерти ничего нет в этом мире.
Странное дело, лежу в крови, вероятно, при смерти, а мне совершенно не больно. Федор Петрович хорошенько меня обработал, славно размял, а я чувствую себя вполне так нормально.
Нужно открыть глаза.
Хах.
Здорово, наверное, открыть глаза, которые валяются в луже собственной крови, недалеко от размозженной всмятку головы. Открыть и посмотреть на себя со стороны, так сказать.
А если это очередной обман? Что, если я еще могу спасти Риту, но вместо этого разлегся на полу и жалею себя.
Нужно подниматься. Нужно открыть глаза.
Теперь, когда я определился, кто «я». Нужно вставать.
Я тот голос, который спасет Риту. Голос, который все это время мешал ее убить. Каждый раз спасал ее. И сейчас фальшивка не расправится с девушкой.
Я не позволю!
Я не спас тех людей, но Риту этот гад не тронет…
Я открываю глаза.
Я сижу перед зеркалом. В отражении вижу Федора Петровича. Кажется, он не чувствует моего присутствия. Он насвистывает веселую мелодию и укладывает волосы.
Он напялил свою самую нарядную одежду. Рубашка в полоску, брюки. Он готовится к своему главному шедевру.
Он ковыряет ногтем в зубах. А за его спиной отражается Рита. Она лежит без одежды. Она распята на столе. Возле нее разложены инструменты. Пол застелен клеенкой. Рядом приготовлены пакеты для мусора.
Фальшивка улыбается себе.
Он закуривает и подвигает ближе пепельницу-слоненка. Она липкая. В чьей-то свежей крови. Он вытирает салфеткой пальцы. Это часть его игры, часть ритуала. Подделка использует пепельницу как чернильницу. Внутри слоника налита чья-то кровь.
Окурки плавают в густой жидкости. Пепел смешивается с алыми чернилами. Окурки действуют как загуститель.
Фальшивка достает кисть.
Он окунает ворс в чернильницу и пишет на зеркале. Пишет поверх списка упражнений для мышц лица. Поверх моих напоминалок с латинскими названиями костей черепа. Тонкие струйки от букв стекают по гладкой поверхности.
Фальшивка чертит символы, значение которых он теперь знает. Я сам того не желая ему их расшифровал. Он знает, для чего я сделал эту надпись, но все равно ее пишет.
Выводит грязной краской послание и улыбается своему отражению с зажатой во рту сигаретой.
Это часть его игры. Часть отвратительного ритуала.
Вокруг рассажены манекены. Они сидят и натянутыми лицами следят за происходящим. Они ждут начала представления. Ждут кровавого действия. Их безглазые головы направлены на обнаженную пленницу, на распятую на столе Риту.
