– И не мычи мне тут. Если согласен со мной, кивни. Это будет значить «да». Если не согласен, просто сиди молча.
Он аккуратно выкладывает передо мной ножницы, моток скотча. Он это нарочно. Он дает мне объект, куда я могу спрятать взгляд.
Я рассматриваю рукоятку ножниц с отколотым ушком. Вероятно, ими неудобно сейчас пользоваться. Если отрезать что-то плотное, будет больно пальцам.
– Помнишь? – доносится его голос за спиной.
Я оборачиваюсь.
Врач стоит возле одного из зрителей. Он дотрагивается до плеча девушки, и она встает.
– Виновен! – Она говорит и показывает на меня пальцем.
Лжепсихолог идет в другой конец зала. Встает возле другого человека. Смотрит на меня и спрашивает, помню ли я его. Затем он дотрагивается до плеча мужчины, и тот встает.
– Виновен! – Мужчина показывает на меня пальцем.
Фальшивка издевается. Он подходит к каждому присутствующему. По очереди поднимает их одного за другим.
– Помнишь?
– Виновен! – говорит детский голос.
– Помнишь?
– Виновен! – говорит незнакомый мужчина.
Фальшивка поднимает каждого из присяжных. Они в один голос твердят – виновен и показывают на меня пальцем.
Все стоят. Я верчу головой по сторонам. Все считают меня виновным. Каждый стоит и с ненавистью смотрит на меня.
Сколько же их?
– Виновен-виновен! – скандируют они хором.
Федор Петрович возвращается ко мне. Он садится на край стола. Закидывает ногу за ногу. Щелкает пальцами, и присутствующие замолкают. Они стоят, их пальцы все еще наставлены на меня. Но они не двигаются и больше не повторяют, что я виновен.
– Ты не ответил. Ты любишь играть? – обращается ко мне Федор Петрович и показывает на дверь.
Слезы текут по моим щекам, и я ничего не могу с этим поделать. Я так часто дышу, что лента не выдерживает и ее край отклеивается. Каждый выдох сопровождается дребезжанием намокшего скотча. Я рассматриваю ножницы. Как же больно будет разрезать ими картон.
– Давай поиграем?
А если с помощью таких резать плотную резину, чтобы, например, отремонтировать обувь? Нет-нет. Даже если они остро заточены, будет невыносимо больно.
Федор Петрович поправляет отклеившийся край скотча. Он вытирает мне слезы. Говорит, что хочет мне помочь. И со всего размаха бьет меня по лицу тыльной стороной ладони. Звук такой, словно кто-то с крыши высотного здания запустил насквозь промокшую майку, и она приземлилась точно на гладкую бетонную плиту.
– Не мычи мне тут! – кричит Федор Петрович. – Не мычи!
Он отталкивает мой стул ногой, и я валюсь на пол. Он говорит, если я не хочу с ним играть, то я ему больше не нужен.
Он говорит, что теперь можно. И я вижу, как чьи-то ноги в кроссовках спешат ко мне. Мне кажется, что сейчас разноцветная, стильно зашнурованная обувь встретится с моей головой, как с футбольным мячом. Я закрываю глаза. Жду. Готовлюсь.
⁂
Слышу чье-то сопение возле моего лица. Кто-то рычит, чихает, говорит что-то невнятное, словно набрал полный рот орехов.
Фальшивка говорит, ему нужно, чтобы я открыл глаза. И мне еще меньше хочется их открывать.
Я сильнее зажмуриваюсь и выдавливаю слезы. Жмурюсь с такой силой, что они, наверное, летят во все стороны, словно струя, выпущенная из водяного пистолета.
– Открой глазки, – говорит Федор Петрович. – Открой по-хорошему.
Я слышу, как врач приближается.
Он шагает медленно, тяжелыми шагами. Он дает мне время подумать. Дает возможность самому все исправить.
Я слышу ножницы в его руках. «Чик-чик».
– Открой глаза!
И я пытаюсь их открыть.
Но тело сопротивляется. Сквозь узкую щелочку, залитую слезами, сквозь приоткрытые ресницы я вижу перед собой изуродованное лицо парня. Он совсем молодой. Наверное, только-только школу закончил. Он склонился надо мной.
Я открываю глаза и вижу, что у паренька зашит рот. Я хочу кричать. Я помню его. Он приходил проверяющим, когда Аркадий работал ростовой куклой и раздавал флаеры. Я пытаюсь высвободиться. Парень говорит мне что-то через нос, и я вижу, что у него нет одного уха.
– Поздно… – шепчет мне Федор Петрович. – Надо было быстрее соображать и сразу выполнять то, о чем тебя просят.
Я слышу в его руке ножницы. «Чик-чик».
Доктор ловит пальцами мою ресницу. Оттягивает вверх веко.
Мне больно. Я пытаюсь вырваться.
– Не мычи мне тут! – злится доктор.
Он никак не может надежно схватиться за мое веко. Он выдергивает мне ресницу за ресницей и говорит, чтоб я не мычал.
Он говорит, что мне пора бы уже смириться.
И я слышу «чик-чик».
Я издаю нечеловеческий рев. Я рычу и дергаюсь изо всех сил.
Старое кресло не выдерживает, разлетается на куски.
Я ногами отталкиваю Федора Петровича. Он отлетает в сторону и падает. Вместе со своими ножницами, вместе с частью моего глаза.
Подлокотником, привязанным к руке, бью не глядя, врезаюсь в изуродованное лицо парня. Его голова, как пробка, отскакивает в сторону и катится по полу с пластиковым стуком. Его тело остается в той же позе, склонившись надо мной. Его пластиковая шея с шарниром, как у куклы Барби, выступает над воротником.
Я отклеиваю ленту со рта.
Я кричу! Кричу от боли. От обиды. От ярости.
Я смотрю по сторонам.
Манекены присяжных стоят неподвижно. Их пальцы направлены в мою сторону. На лицах застыло «виновен». Я их помню. Я знаю каждого. Вон стоят близняшки-художницы. Рядом стоят и тычут в меня пальцами грабители, что напали на Аркадия в сквере.
Я смотрю в их лица. Мой левый глаз все еще слезится. Правый истекает кровью.
– Виновен! – кричу я. – Знаю, что виновен!
Кричу и выбегаю из комнаты. Распахиваю дверь, спотыкаюсь обо что-то. Я падаю. Кубарем откатываюсь к стене.
Рядом на цепи сидит девушка. Она дрожит. Она меня боится. Ее волосы растрепаны, на руках запекшаяся кровь.
Ее лицо в подтеках, но, кажется, я ее знаю.
– Рита?
Девушка издает испуганный писк и забивается в угол. Цепь побрякивает, девушка закрывает руками рот, я слышу, как она сдавленно плачет.
Она боится издавать лишние звуки. Она тихонько всхлипывает и мотает головой – нет, не надо, пожалуйста.
– Рита, это же я. Я тебе помогу, – говорю и тянусь, чтобы развязать ее.
Она прячет голову, и я вижу следы порезов на ее локтях. Фальшивка срезал кожу у нее на руках, чтобы она не опиралась на локти и спала на животе. Раны необработанные, они загноились.
