– Рихард, не убивайте меня, пожалуйста, – вдруг произнесла Медведева едва слышно.
Вот теперь Берг вздрогнул, удивленно посмотрел на женщину. Он не ожидал услышать такую просьбу.
– Я понимаю, что моя жизнь не стоит ничего, – поспешила объяснить Ярослава. – Но моя жизнь – не только моя, понимаете? Это и жизнь человека, которого я люблю. Если меня не станет, его некому будет удержать.
Их взгляды вновь встретились. На Берга смотрели не пронзительно яркие солнца, а обычные человеческие глаза. Глаза человека, закончившего непомерно тяжкий труд. Он мог бы возмутиться, сказать, что не только убивать, он и пальцем ее тронуть не собирается. Но это Медведева и сама знала. Она просила о другом – убить можно не только действием, но и бездействием. «О случившемся должны знать только двое», – приказал шеф, и приказ этот не отменялся. Медведева в число тех двоих не входила.
Берг отвел взгляд.
– Вы же понимаете, что обещать вам этого я не могу.
– Обещать и не надо.
Собственно, беседа закончилась. Берг задал все вопросы, на которые хотел получить ответы. Получил ли, и такие ли, как ожидал, – дело другое. Но сидеть и молча смотреть на человека, которого ты приговорил к смерти, пусть и по чужому приказу, – удовольствие сомнительное. Он потянулся к кнопке вызова конвоира.
– Рихард, последний вопрос, – неожиданно встрепенулась Медведева. – Как вы добиваетесь взаимной любви?
Такого вопроса Берг и подавно не ожидал! Он откинулся на спинку кресла, тронул пальцем шрам. Да, он мог промолчать, подождать, пока громыхнет отпираемая металлическая дверь. Но он ответил:
– Я ничего не добиваюсь. Просто люди, которых я люблю… они часть меня.
На миг глаза Медведевой снова вспыхнули.
– Сделать других частью себя, такое простое решение… Жаль, не получится вместить в себе весь мир. Хотя… Спасибо, инспектор!
«За что?» – хотел спросить Берг, но не успел. За спиной Медведевой уже стоял конвоир.
Рихард Берг. Земля, столица Евро́ссии, 8 августа
Это утро в Столице выдалось пасмурным. Начинал было моросить дождь, но потом испуганно прекращался, – очень уж по-осеннему серо и уныло становилось. А ведь до сентября еще далеко! Синоптики клятвенно уверяли, что дожди и похолодание – явление временное, неделя, и опять вернется лето. Но прогноз погоды всегда оставался штукой темной, почти мистической. Чем лучше он был, тем реже сбывался.
Берг припарковал машину на персональной площадке и не торопясь направился к главному входу. Под ногами плотоядно причмокивал влажный пластбетон, молчали пичуги в кронах прибрежных ив, капитаны Мереж и Хаген сочувственно смотрели в спину. Впервые за десять лет Рихарду не хотелось идти в родную контору. Может быть, поэтому и паренек с бластером покосился на него подозрительно.
Зато Лана выглядела как всегда безукоризненно. Подчеркнуто вежливая и холодно-официальная, красивая и ухоженная. Как манекен.
– Здравствуйте Рихард. Присядьте, подождите, пожалуйста.
Берг криво усмехнулся: шеф заставляет ждать. Хочет «помариновать», демонстрирует недовольство? Он расположился в мягком кресле рядом с торчащей из кадки пальмочкой. Точно такая же, только побольше, растет у Медведевой во внутреннем дворике, рядом с голубым бассейном. Растет… а хозяйка сидит в камере. И возможно, никогда больше не вернется в свое «гнездо». Не вернется, без всяких «возможно».
Лана время от времени бросала в его сторону быстрые, едва уловимые взгляды. Наблюдала, наверняка по распоряжению босса. Рихард закинул ногу за ногу. В душе было странное чувство. С одной стороны, тревога, с другой – безумно-радостное ощущение свободы. Впервые он оказался не членом команды, не частью чего-то большого и важного. Наоборот, это «большое и важное» было лишь частью его.
У шефа хватило терпения «мариновать» двадцать минут. И когда Берга наконец пригласили, встретил он подчиненного, ласково улыбаясь из-за своего огромного, похожего на авианосец стола.
– Доброе утро, Рихард! Прочел я твой отчет. И особое мнение прочел. Двойственное впечатление данный документ оставляет, однако. В то, что вторжения не было и мы несколько перестраховались, я готов поверить, здесь твои доводы убедительны. Цивилизация этих Путников, существовавшая два миллиона лет назад, какой бы там супер-пупер-навороченной она ни была, земного обывателя до шока не доведет. Заинтересует, вызовет ажиотаж, всколыхнет новую волну «контактеров» – пожалуй, но не испугает. Скажешь: тут бы нам секретность и отменить, данные обнародовать, а на Горгону «головастиков» напустить, пусть радуются? А я отвечу: нет! Артефакт, который ребята нашли, это тебе не «развалины Колизея». Там черт знает что храниться может. В том числе смертельно опасное. Ты же сам видел, что с космонавтами сталось? Поэтому твое «особое мнение» меня и обескуражило. Что означает эта фраза – «В ближайшее время организовать международную экспедицию под эгидой Всемирного Совета»? Неужто ты хочешь, чтобы всяк кому ни лень нашими руками каштаны из огня таскал? Нехорошо это попахивает, Рихард, чуть ли не космополитизмом. Или я ошибаюсь, недопонял чего-то? Ты ведь патриот нашей державы?
– Я патриот. Но я считаю, что находка артефакта Горгоны – событие из того же ряда, что создание нуль-реактора и теории гиперперемещений. Это знание принадлежит всему человечеству целиком. Попытка скрыть его может закончиться плачевно. Если информация о том, что Евро́ссия пытается утаить технологии инопланетной сверхцивилизации, просочится, – а она рано или поздно просочится…
– Хватит-хватит, – замахал руками, перебивая его, шеф, – ты уже сказал все правильные слова. Теперь постарайся сам их услышать. Находка Горгоны действительно из того ряда открытий, которые меняют судьбу человечества. Но вопрос: а нужно ли ее менять именно сейчас? Мы понятия не имеем, как твоими «технологиями» захотят распорядиться все эти арабы, китайцы и прочие. Но и в одиночку Евро́ссии не справиться. Ты прав: первая же экспедиция на Горгону, и утечка информации станет неизбежной.
Он помолчал. Затем придвинул к себе графин, налил полный стакан воды, выпил. Только после этого продолжил:
– Единственный выход, который я вижу, – продолжать хранить тайну. Строжайший орбитальный карантин плюс информационная блокада. В Дальнем Космосе косморазведка и прежде напарывалась на неизвестные науке смертельно опасные факторы, очередная планета-убийца никого не удивит. И особо не заинтересует, пока все заняты конкистой. А потом… Ну, нам-то и продержаться нужно всего лет тридцать. Понимаешь, почему?
– Через тридцать лет Евроссия будет находиться не на Земле, а на Новой Европе.
– Правильно. И наши дети смогут заняться Горгоной – как я тебе и говорил в прошлой беседе. Спокойно, обстоятельно, не беспокоясь, что кто-то заглядывает через плечо, дышит в затылок. И если артефакт – это и впрямь, как ты его называешь, «сундучок с инструментами бога», то достанется он самым достойным из людей. Поможет нашим потомкам построить новую галактическую сверхцивилизацию, не хуже, чем у Путников. Вот это я называю патриотизмом. И ради этого я готов на все, в том числе на вещи подлые и некрасивые. Начнешь цитировать: мол, патриотизм – последнее пристанище негодяя? Я согласен быть негодяем ради того, чтобы мои дети и внуки выжили. Мы обязаны сохранить тайну! Мы двое, Рихард. Самому мне тридцать лет не протянуть. Когда-нибудь в это кресло, – шеф пошлепал ладонями по дубовым подлокотникам, – сядет мой преемник. Ты.
