Моральная тупость была присуща не только политике, она была прописана в законах. Многие из читателей этой книги застали времена, когда расы на большей части США подвергались насильственной сегрегации, женщины не могли служить присяжными в делах об изнасилованиях якобы потому, что от смущения не смогли бы выслушивать показания, гомосексуальность была тяжким уголовным преступлением, мужьям было позволено насиловать своих жен, запирать их дома, а порой убивать изменниц и их любовников. И если вы думаете, что нынешние дебаты в Конгрессе глупы, вот вам выступление юриста, представлявшего в 1876 г. город Сан-Франциско в слушаниях о правах китайских иммигрантов:
Что касается религии китайцев, то это не наша религия. Это все, что нужно сказать; потому что если наша истинна, то их, очевидно, нет. (Вопрос: а какова наша религия?) Наша религия — это вера в существование Божественного провидения, которое держит в своих руках судьбу наций. Божественная мудрость гласит, что Господь отдаст Землю в наследство пяти великим родам; черным он отдаст Африку; белым — Европу; краснокожим — Америку, а Азию отдаст желтым расам. Он внушил нам стремление не только сохранять наше наследие, но и забрать Америку у краснокожих; и сегодня точно определено, что саксонская, американская или европейская семья народов, белая раса, должна наследовать и Европу и Америку, а желтые расы Китая должны довольствоваться тем, что Господь всемогущий отдал им первоначально; и так как они не избранный народ, им не позволено отнимать у нас то, что мы отняли у американских дикарей
[1898].
Не только законодатели выставляли себя идиотами, когда дело касалось рассуждений о морали. В главе 6 я упоминал, что на рубеже ХХ в. многие известные писатели (в том числе Йейтс, Шоу, Флобер, Уэллс, Лоуренс, Вульф, Белл и Элиот) выражали отвращение к народным массам, граничащее с мечтами о геноциде
[1899]. Многие другие литераторы поддержали фашизм, нацизм и сталинизм
[1900]. Джон Кэри цитирует эссе Элиота, в котором тот пишет о духовном превосходстве одного великого поэта: «Как ни парадоксально, лучше творить зло, чем не делать ничего — по крайней мере, это значит, что мы существуем»
. С высоты прошедших лет Кэри комментирует: «Эта ошеломительная сентенция, как можно заметить, не учитывает воздействия зла на его жертв»
[1901].
~
Мысль, что перемены, породившие эффект Флинна, внесли свой вклад и в расширение морального круга, прошла проверку реальностью, но и это еще не доказывает ее истинности. Чтобы показать, что рост интеллекта привел к уменьшению объема насилия, нужно как минимум доказать существование промежуточного звена: что в среднем, и при прочих равных, моральный круг людей с развитыми мыслительными способностями (что установлено на основании измерений уровня IQ и тому подобных экспериментов) шире, что они больше открыты сотрудничеству и меньше поддерживают насилие. А еще лучше бы показать, что общество, состоящее из интеллектуально развитых индивидов, выбирает менее насильственные стратегии. Если умные люди и умные общества более миролюбивы, тогда, возможно, недавний рост интеллекта может объяснить недавний спад насилия.
Прежде чем мы исследуем свидетельства в пользу этой гипотезы, позвольте мне прояснить вопрос, что таким свидетельством не является. Тип мышления, имеющий отношение к моральному прогрессу, — это не общий интеллект в смысле когнитивных способностей как таковых, но абстрактное мышление — разновидность интеллекта, повышающаяся в соответствии с эффектом Флинна. Они высоко коррелируют, так что показатели IQ в целом отражают уровень абстрактного мышления, но это не так важно для гипотезы эскалатора разума. По той же причине специфические свойства мышления, о которых я буду говорить, не обязательно наследуемы (несмотря на то, что общий интеллект в высшей степени наследуем), и я буду придерживаться предположения, что все различия между группами вызваны внешними условиями.
Важно также заметить, что гипотеза эскалатора говорит о влиянии рациональности — уровня абстрактного мышления в обществе, но не о влиянии интеллектуалов. Интеллектуалы, говоря словами писателя Эрика Хоффера, «не функционируют при комнатной температуре»
[1902]. Их завораживают дерзкие мнения, оригинальные теории, масштабные идеологии и утопические воззрения — из тех, что принесли столько горя в ХХ столетии. Тип мышления, обостряющий нравственную чувствительность, берет начало не в грандиозных философских «системах», но в упражнении логики, ясности, объективности и пропорциональности. Такой склад ума во все времена неравномерно распределен в популяции, но эффект Флинна, подобно приливу, поднимает все лодки, и мы вполне можем рассчитывать, что микро- и мини-волны просвещения затронут как представителей элит, так и обычных граждан.
Позвольте мне представить вам семь промежуточных звеньев, более или менее непосредственно связывающих мыслительные способности и принципы ненасилия.
Интеллект и насильственные преступления. Первая связь самая прямая: умные люди совершают меньше насильственных преступлений и реже становятся их жертвами, при равенстве социоэкономического статуса и других переменных
[1903]. У нас нет возможности определить, что здесь причина, а что следствие: то ли умные люди осознают, что насилие дурно или бессмысленно, то ли они лучше себя контролируют, то ли они сознательно избегают опасных ситуаций. Но при прочих равных (не учитывая, например, колебания в уровне насилия с 1960-х до 1980-х гг.), по мере того как люди становятся умнее, насилие должно убывать.
Интеллект и сотрудничество. Глядя на другой конец шкалы абстрактности, рассмотрим идеальную модель, демонстрирующую, как абстрактное мышление разрушает искушение прибегнуть к насилию, — дилемму заключенного. В своей популярной колонке в журнале Scientific American специалист в области информационных технологий Дуглас Хофштадтер однажды мучительно размышлял над фактом, что кажущийся самым рациональным ответ на однократную дилемму заключенного — это предать
[1904]. Вы не можете доверять намерению партнера сотрудничать, потому что у него нет оснований доверять вам, а если вы будете сотрудничать, когда партнер предает, вы придете к наихудшему из возможных результатов. Особенно взволновало Хофштадтера наблюдение, что, если оба участника посмотрят на дилемму отстраненно, свысока, отказавшись от своих ограниченных точек зрения, они должны догадаться, что лучший выход для обоих — сотрудничать. И если каждый точно знает, что другой это осознает, а другой уверен, что и его противник понимает ситуацию так же и так далее, оба перейдут к сотрудничеству и будут наслаждаться его плодами. Хофштадтер мечтал о сверхрациональности, при которой обе стороны уверены в здравом смысле друг друга, хотя с сожалением признал, что не понимает, как заставить людей стать сверхрациональными.
