— Не кощунствуй, — устало ухмыльнулась римлянка, вытирая с лица пот и кровь. — Боги не любят нахалок, пусть даже и кое-чего сделавших в этой жизни.
По команде распорядителя игр на краях арены появились лучники, и оставшиеся в живых собаки покатились по арене, пронзенные стрелами. При виде этого зрелища Корнелия, словно пробудившись ото сна, вдруг тихо всхлипнула, и из ее испуганных глаз хлынули потоком слезы.
— Ты что? — не поняла ее Луция. — Чего сейчас ре-веть-то?
— Собачек жалко, — всхлипнула девушка. Присев около ближайшей из убитых зверюг, она погладила ей морду, на которой застыло выражение ярости и какого-то детского удивления.
Свами и Луция недоуменно поглядели друг на друга и вдруг громко расхохотались. Они буквально давились от хохота, который, превращаясь в истерику, снимал нечеловеческое напряжение последних часов.
— Чего ржете-то? — хмуро поинтересовалась Ахилла, пряча глаза. — Мне, кстати, тоже их жалко. Бедняги не виноваты, что их не кормили и довели до такого состояния… Пусть меня лучше распнут, но я больше ни одной животины не убью, клянусь Немезидой!
— Ладно, кончай скулить! — с трудом подавив истерику, хлопнула ее по плечу Луция. — Ну что, устраиваем оргию или как?
— Подожди радоваться, — осадила ее Свами, поглядывая на императорскую ложу. — Принцепс еще не сказал своего слова. Кстати, нас, кажется, зовут. Вон, эдитор руками машет, докричаться не может.
Действительно, Рутилий, стоял, подняв руки, призывая своих сограждан к спокойствию, но разгоряченная публика продолжала неистовствовать, требуя свободы оставшимся в живых. На арену дождем сыпались монеты и украшения, попадая то на песок, то на растерзанные трупы женщин и собак, и Ахиллу передернуло от этого зрелища.
— Гадость какая, — процедила она сквозь зубы.
— А что, с гладиаторами лучше? — поинтересовалась Свами, помогая Корнелии окончательно распрямиться.
— Даже сравнения нет! Физически тяжелее, зато морально… Бр-р-р… Теперь мне эта арена будет сниться по ночам.
— Похоже мы не только выжили, но и неплохо на этом заработаем, — подмигнула подругам Луция, глядя, как рабы кинулись подбирать дары публики.
— Ладно, потом посчитаемся, — буркнула нубийка. — А сейчас пошли к имперской трибуне, пока на нас снова кого-нибудь не натравили. Еще парочку завалящих львов я уже не перенесу.
И они потихонечку побрели к ложе, перед которой не так давно поднимали в приветственном салюте руки.
Они стояли перед человеком в пурпурной тоге, ожидая решения своей судьбы, но принцепс не торопился со своим вердиктом. Наконец он пришел к какому-то решению и, поднявшись, сделал знак, что собирается заговорить.
Подождав, пока уляжется шум на трибунах, он милостиво склонил голову.
— Я доволен вами. Вы показали, что в Риме даже женщины отважны, как львицы. Как вы думаете, дорогие сограждане, заслужили ли эти девушки награду?
В ответ послышались крики, нараставшие с каждой минутой.
— Вы хотите им дать пальмовую ветвь?
Крики слились в один вопль. Немного подождав, Тит поднял руку:
— Неужели вы хотите дать им лавровые венки?
Истошный рев в ответ.
Север склонился к самому уху Каризиана и поинтересовался:
— Сколько ты заплатил старшине клакеров, чтобы они так орали?
— Сам удивляюсь, — прокричал тот в ответ, стараясь перекрыть шум толпы. — Но, по-моему, он продешевил!
Шум не стихал, и Тит поднял руку, призывая граждан к тишине:
— Мне даровать им рудисы?!
Зрители, особенно на галерке, повскакали с мест и завопили так, что Каризиан заткнул уши.
— Ну что же, граждане великого Рима, вы меня уговорили.
Не понятно, действительно ли публика жаждала предоставить девушкам свободу или просто не успела вовремя остановиться, но дело было сделано, и император сделал знак сопровождавшему его слуге, чтобы тот принес деревянные мечи.
Тит снова поднял руку, и шум на трибунах потихонечку стих, так что можно было слышать ответы охотниц. Принцепс милостиво улыбнулся забрызганным своей и чужой кровью венатриссам, глядевшим на него с робкой надеждой.
— Вы хотите получить свободу?
— Да, Цезарь, — ответила за всех Свами, вытирая руки о край порванной туники, точно прачка, закончившая рабочий день.
Тит задумчиво оглядел замершие трибуны, которые ловили каждое его слово. Воцарилась тишина. Все смотрели на шестерых молодых женщин, в победу которых никто не верил. Внезапно Ахилла покачнулась, и это движение вернула императора к действительности.
— И что вы собираетесь делать со своей свободой? Вот ты, — он кивнул в сторону скифянки, — что ты будешь делать, если получишь свободу?
— Я еще не думала над этим, Цезарь. Мой дом далеко, так что, если ты готов оказать мне милость, я бы попросилась к «юлианцам» в Капую.
— Вот как? Ты хочешь стать гладиатором? — казалось, император был несколько обескуражен.
— Я больше ничего не умею делать. До того как попасть в «Звериную школу», я выступала в труппе бродячих гладиаторов, но сейчас они служат префекту претория, и мне придется искать себе новое место.
— Хм, забавно… Ну а ты, Луция? — он кивнул в сторону римлянки. — Что будешь делать ты?
— Пока еще не решила. Надеюсь только, что по римским законам отец полностью потерял на меня права, отдав в гладиаторскую школу.
— О, ты непокорная дочь! Бедный твой будущий муж… Что ж, мы сейчас спросим у сенатора, готов ли он принять тебя обратно. Присутствует ли здесь Луций Нумиций?
Глашатай повторил вопрос, и недалеко от императорской ложи поднялся мужчина в белой тоге с широкой пурпурной полосой, при виде которого лицо Луции побледнело.
— Сенатор Луций Нумиций, готовы ли вы принять обратно свою дочь, если она получит свободу?
— Нет, Цезарь, — гордо поднял тот побагровевшее от стыда лицо, презрительно оглядывая Луцию с головы до ног. — Я отказался от нее в тот день, когда она опозорила меня. Теперь я пущу ее в дом только рабыней на кухню.
По трибунам пробежал шепоток. Многие не любили сенатора за его крутой нрав и от души сочувствовали бедной девушке.
— Хорошо, — кивнул Тит, давая знак, что сенатор может сесть. — Ну а ты, охотница с сожженным лицом? Что со свободой будешь делать ты?
— Я найду свою мать, и мы вместе вернемся на родину.
— Это достойное желание, и я его уважаю. А что будет делать стоящая рядом блондинка?
Корнелия подняла на него глаза и не смогла сказать ни слова, невзирая даже на щипок Луции, пытавшейся таким экстравагантным способом разговорить подругу.
— Две остальные?
