– Судья, тростниковый сахар будете? – спросила Розали.
– Буду, буду, – ответил Бриско. – Благодарю вас, мисс Бугеро. Только я не судья, к слову.
Розали принесла сахар, сыпанула в чашку, и законник Бриско стал пить кофе.
Пока он пил, он молчал. Все остальные тоже. Каждый крутил у себя в мозгу только что сказанное и недосказанное.
Я не знала, что мне нужно было услышать. Когда ферму накрывает потоп, он валит много деревьев и прибивает к земле посевы, если они уже взошли. Самый страшный потоп – когда все поля до последнего нужно вспахивать заново, боронить; а если сеять уже поздно, значит ты на этот год остался без урожая. Так что, может, после потопа, высушив свои пожитки, поймешь: следующий год будет не такой сытный, как этот. Но ясно, как нос на лице: великую силу потопа, смерча или бури нужно встречать равной великой силой. Чтобы отстроить разрушенное, вернуть на место вырванное с корнями, сорванное с крюков.
Законник Бриско продолжал молча пить кофе.
Глава шестая
Хочу рассказать кое-что про Теннисона Бугеро. Потому что его избили. За то, что он небольшое время сторожил взаперти Джаса Джонски. Так говорили потом: за то, что негр держал в плену белого. Невежды решили, что это значит – негр занесся не по чину. В округе Генри многие, услышав такое, захотели непременно наказать негра. Они умели это делать.
Я была уверена, что Джас Джонски всему городу повествует о своей невиновности. Он входил в кучку парней-ровесников, которые вместе болтались по городу. Болтались и чесали языком.
Давным-давно на равнинах молодые парни из племени лакота тоже сбивались в кучку. Наверно, молодые белые – такие же. Девушки более одиночны. Но все равно я помню, как в племени три дня подряд праздновали, когда девочка вырастала и к ней приходила луна. Я не помню этого слова на языке лакота, но оно означало «луна». Помню песни и танцы, и как молодые девушки гордились. Когда ко мне впервые пришла луна – лет в двенадцать, – я была уже не с моим народом. Я была с поэтом Максуини в Гранд-Рапидс, а Томас Макналти и Джон Коул ушли на войну. Поэт Максуини был черный, как и Розали. Он служил привратником в городском театре и тем прославился, но когда у меня начались лунные дни, я решила, что умираю, и он тоже так подумал. Ему тогда было лет девяносто, мог бы и лучше разбираться в этих вещах. А так у него в дому оказалось два несведущих создания. Он побежал к доктору Гэнли, который жил через несколько дворов от нас, и доктор прибежал бегом обратно вместе с ним, а когда увидел, что со мной, рассмеялся. Он просветил поэта Максуини в этом вопросе и велел порезать старую простыню мне на прокладки. Вот так это было. Ни песен, ни танцев, ни женщин, которые знали бы, что делать.
Джас Джонски был молодой парень и походил на всех молодых парней на свете, будь они белые, черные или краснокожие. Тогда я не знала, он ли это указал на Теннисона Бугеро, когда тот приехал в город. Может, и он. Нашу телегу нашли накренившейся, брошенной в лесу, а бедняжка Джейкс, наша лучшая кобыла, стояла и тряслась в упряжи. Мне помнится, их нашли недалеко от дома законника Бриско – видно, несколько человек отвели туда лошадь с телегой и, я думаю, решили, что выполнили свой долг. Безжизненное тело несчастного чернокожего они попросту кинули на дороге.
Если бы кто-нибудь искал картину воплощенной скорби, то, случись неподалеку бродячий фотограф, он мог бы сделать дагерротип с Розали Бугеро. Когда пришла весть, я бросилась к Розали и обняла ее. Она рыдала без конца.
– Ничего, Розали, не плачь, – сказал Лайдж Маган. – По крайней мере, он живой.
Той же ночью Джон Коул и Лайдж Маган привезли его. Услышав дурные вести от братьев Сюгру, они пустились в путь на мулах. Вернулись они в телеге, привязав мулов к задку. Большой жестяной фонарь проливал свет на всю картину. Кобыла Джейкс все еще дрожала. Лошадь – понимающая душа. Бедное изломанное тело Теннисона Бугеро валялось на дне телеги. Красивое лицо распухло, все в синяках и в крови, а одежда, всегда такая аккуратная, стала похожа на лохмотья бродяги.
Вот почему я хотела сказать про Теннисона. Он славился – во всяком случае, среди нас – меткой стрельбой. Лайдж Маган постоянно рассказывал, как Теннисон воткнул травинку, отошел на пятьдесят ярдов, развернулся, вскинул «спенсер» и перебил травинку пополам. Лайдж Маган умел оценить такую меткость, ведь он сам был снайпером в армии, но даже тогда не мог бы сравниться с Теннисоном. У Теннисона Бугеро был дар от Бога. Конечно, он, как бывший раб, мог брать в руки оружие только в глубокой тайне. Какое-то время казалось, что для рабов наступили хорошие времена. Рабы побросали работу на фермах, где с ними плохо обращались. Они получили право голоса (ну, мужчины, во всяком случае). Они могли смотреть белому человеку в глаза и говорить с ним прямо, как стрела. Но недолго. Теперь пошел возврат к прежнему. Если негры уходили, у фермера не хватало рук для обработки земли. И все из-за этого бесились. Ходили рассказы о вспышках жестокости, о злых словах и злых делах. А Теннисон Бугеро был благороднейшим из людей. Он бы помог любому, кто об этом просит или нуждается в помощи.
Он не умел ни читать, ни писать, но рисовал портреты на хорошей бумаге, которая хранилась у Розали. Он любил рисовать малиновок, что прилетали к нам на двор. Я знаю, как выглядит жалобный козодой – ночная птица – лишь потому, что Теннисон однажды поймал его в своем рисунке.
Но тех, кто его бил, это не интересовало. Белые люди в массе своей видят только рабов и индейцев. Они не видят отдельные души. А ведь любой человек – император для своих близких.
В тот вечер нам пришлось трапезовать объедками. Розали обмыла брата дочиста и с помощью Лайджа Магана уложила в тесной комнате на задах, где Теннисон спал. Я видела, как она приглаживает ему волосы бриолином, который нашелся у Джона Коула. Теннисон не мог сказать ни единого слова. У него силой отняли все слова. Розали все умоляла сказать, кто его так, но он только смотрел, как испуганный ребенок. Я увидела синяк – темный, как только что вспаханная борозда; он наливался еще страшнейшей темнотой там, где каким-то орудием ударили по черепу. Розали велела мне растолочь соцветия гиацинтов, которые она собрала и засушила прошлой весной; она всегда поила меня их настоем, когда у меня были лунные дни, а сейчас добавила их в воду, которой обмывала брата, и от него самую чуточку запахло весной. Розали хотела смыть с него чужую жестокость.
Теперь горевала Розали, а я варила ей бульон. Забота о Розали стала для меня маленьким талисманом. Человечью душу отчасти врачует чужая печаль. Я это открыла. Но это не слишком странно, ведь мир сравнительно с другими вещами вообще загадка.
Происшествие с братом потрясло Розали. Воскресило все ужасы прошлого, когда они оба не знали, отпустят их на свободу или навеки погрузят в рабство. Им суждено было отведать еще горшие истины, это уж точно.
Я происхожу из печальнейшей на свете истории. Я одна из последних, кто знает, что было отнято у меня и что было у меня до того, как его отняли. Такой груз печали сокрушил не одну голову. Видали вы пьяных индейцев, индейцев в лохмотьях? Вот что случается, когда король отягощен печалью. Но дело не только в этом. Мы думали, что мы – сокровища и чудеса. Мы знали, что это так. Иначе как бы мы были настолько счастливы детьми. Мир, что делался хорошим ради ребенка, – хороший мир. И дело не только в том, что его уничтожили. Дело в приказе, что отдавали так часто: «Убить их всех». Спросите Томаса Макналти, он его слышал много раз. И повиновался. И Джон Коул тоже. Дикий Старлинг Карлтон. Да и Лайдж Маган. Все равно – девочку, мать, младенца.
