– Эй, мистер, – сказала она.
– Чего?
– А вы мне руку не подадите?
– Ты в меня стреляла. – Я видела собственную кровь, текущую по предплечью. Хотя ее было меньше, чем я ожидала.
– Оно так, но я плавать не умею.
– Тогда, может, лучше тебе утонуть, – сказала я.
Куст дернулся и согнулся – до воды оставалось дюйма два.
– Господи Исусе, – сказала девушка и закрыла глаза. – Эй, мистер?
– Чего?
– Я извиняюсь, что в вас стреляла.
– А если я тебя сейчас вытащу, может, ты пойдешь возьмешь винтовку и снова в меня стрелишь.
– Как бог свят, я больше не буду в вас стрелять! У меня и ружо-то в воду упало. Пожалуйста, мистер, дайте мне руку.
– Я не мистер, – сказала я.
– Да знаю, просто мальчишка.
Я покрепче встала на берегу и наклонилась вперед, чтобы схватить ее за правую руку. И вот ее рука в моей. Меня вдруг осенило, что она, может быть, хитрит и хочет стянуть меня с собой в воду. Пальба выше по реке уже затихла, слышались только окрики всадников да скрежет копыт лошадей, что карабкались вверх по каменистой осыпи. Я потянула девчонку на берег. Она была такая легкая, что мне это не составило труда, но куст был против, и она обрушилась в быстрину, и желтое платье тут же намокло и потянуло ее вниз. Она завопила, как ястреб, рушащийся на добычу. Но я держала крепко. Она уперлась сапогами в твердый берег, задыхаясь, как человек, который спасает свою жизнь бегством, мелькая напряженными ногами. Я потянула со всей силы и вдруг сама села на землю. Я тащила девчонку раненой рукой, и теперь в ней расцвела ромашка боли.
– Тебя ранило? – спросила я.
– Не. Я токо страсть как напужалась. Оченно твое ружо громко стреляет.
Она упала на бок, тяжело дыша. Она походила на пони, которого заставили скакать несколько миль сверх его сил.
– Спасибо… мальчишка.
– Я и не мальчишка, – сказала я, сама не зная почему. Какая разница этой девчонке, кто я? Девчонке, которая, по всей вероятности, состоит в банде мародеров и убийц. Но я все равно это сказала.
– А чего ты такое?
– Я девочка. Винона.
Она вызвалась – по доброте или из благодарности за спасение – проводить меня часть обратного пути. Ведь я не знала, как отсюда выйти на дорогу. Она засунула преступный «спенсер» обратно в кобуру. Взялась за поводья и потащила усталого мула вперед.
– Похоже, мы себе устроили отдельную битву, – сказала она.
Я решила, что эти слова в ответе не нуждаются.
Никаких следов ополченцев видно не было. День уже клонился к вечеру. Наверняка в этих местах тоже водятся козодои. Я рассказала ей, кто были те люди, с которыми я приехала. Каждый раз, когда среди крон деревьев брезжил просвет или мы взбирались на какой-нибудь пригорок, она вставала на цыпочки и смотрела назад, пытаясь разглядеть свой поселок. Кажется, ее уже ничто не тревожило. Будь это ферма Лайджа Магана, я бы уже мчалась назад, невзирая на любых девчонок, даже раненых. Желтое платье высыхало на глазах от тепла, вложенного Богом в ее тело.
– Да чтоб мне провалиться, – сказала она.
– Ты о чем?
– Зак Петри наверняка не ожидал такого.
– Ты чья-нибудь дочка?
– Я чья-нибудь дочка. Все чьи-нибудь дети.
– Твой отец там, в поселке?
– Меня звать Пег, – сказала она. – Моя мамка ездила с Квонтриллом, ну знаешь? Она давно померла. Она была женщиной при отряде. А отец был разведчиком у Квонтрилла. Он тож помер.
– Ты из индейцев? – спросила я. Наверно, так – судя по темным волосам, смуглой коже и всей… всей ее красоте.
– Угу. А ты что, индейцев не любишь?
Она прекрасно знала, что я тоже индеанка. Она так пошутила. Вышло смешно. Мы обе расхохотались. Но смеяться с пулей в руке очень больно.
Тут она увидела прогалину и снова принялась подниматься на цыпочки.
– Помилуй нас, – сказала она, скорее сама себе. – Навряд ли он ожидал такого.
Почему-то – я не понимала почему – в разговоре с ней тянуло на откровенность. Не спрашивайте отчего. И я поведала ей все свои горести, и оттого мне сильно полегчало. Я рассказала ей про Джаса Джонски и про глубокий мрак, окутывающий эту историю. Пег долго размышляла и наконец произнесла:
– Я так думаю, это он сделал.
Я выслушала ее мнение со странным интересом, но не успела его обдумать. Мы обошли большой замшелый валун, и тут перед нами возникла огромная черная медведица. Весу в ней было сотни три фунтов. Округлая, как тот самый валун, и черная, как котел. Такую тварь даже не пытайся пристрелить, таких надо отгонять. Огромная голова повернулась в сторону Пег, все еще ведущей мула под уздцы. Их носы – Пег, медведицы и мула – разделяло едва три фута. Мулу это совсем не понравилось, и Пег тоже. Черные медведи не такие злобные, как гризли на западных равнинах. Гризли сначала нападает, потом думает (если медведи вообще думают). Но у этой медведицы был ошарашенный вид, почти как у Пег. Медведица растерялась. На кого первого злиться? Мул взвился на дыбы, и я свалилась, как мешок спелой кукурузы. Пег воздела руки и зарычала, пытаясь отпугнуть огромного зверя. Я встала рядом с ней и тоже зарычала. Это движение, видимо, помогло медведице решиться. А может, она учуяла мою кровь. Она так стремительно взмахнула лапой в мою сторону, что никто бы не успел увернуться. Коготь зацепился за старые штаны Томаса и содрал их с меня, как платье. Может, они и до того были не очень крепкие. Теперь я от пояса до сапог была голая, как дитя. Мул попятился, а Пег забыла выпустить поводья, и ее вмиг протащило назад футов на десять. Я рычала и подпрыгивала – так надо поступать с медведями. Они не любят, когда люди пытаются напугать их в ответ. Их это раздражает. Только невежда хватается за мушкет. Я бы поклялась, что медведица добрую минуту пристально глядела мне в глаза. Но может, показалось. Она могла бы запросто меня убить. Броситься за Пег, убить ее и с такой же легкостью – моего бедного мула, чей страх уже стал огромным, как амбар. И так же внезапно, как мы наскочили на медведицу, она исчезла, оставив по себе огромную гулкую пустоту – что-то вроде пятна в глазу после яркого света.
Я думала, что коготь пропахал длинный след, но на мне не оказалось ни царапины. Я смотрела вниз, на свои голые ноги. Пег успокоила мула, привязала его – я уверена, что она тоже думала увидеть рану, с которой ничего не сможет поделать. Но я была цела, если не считать пулевой раны, еще кровоточащей в рубашку – теперь единственный предмет моего туалета. Штаны пропали – их разодрало от промежности вниз вдоль обеих ног, и теперь они годились разве что на рваный парус.
Нас трясло. Но если вдуматься, в мире полно медведей, и что уж тут особо удивляться? Пег посмотрела на меня, мы встретились глазами и снова расхохотались. Она склонилась, подобрала мой пистолетик с перламутровой рукояткой и подала мне. Сначала смех потек узенькой струйкой, и вот Пег уже хохотала, как пьяный в салуне Золликоффера. Я только надеялась – медведица не подумает, что мы над ней смеемся.
